— Вы следили за нашим разговором, Грейсон, — сказал Вентворт. — Можете что-нибудь сказать?

Грейсон посмотрел на меня так, как смотрят на грязь, прилипшую к подошве.

— Если на борту моего корабля и произошел мятеж, то я этого не заметил,

— проговорил он.

Полевой суд был скорым. На обвинении в убийстве Пола Дэнтона не настаивали. Мне вменили в вину убийство Хетчера, кражу G-лодки и дезертирство со станции. Ввиду того, что обвинения ни у кого не вызывали сомнений, моему защитнику нечего было сказать. Адвокат нерешительно предложил мне сослаться на безумие, но я отказался.

Я говорил о смерти Пола, не упоминая о своей теории мятежа, которую без шума замяли. Но мне нечем было объяснить его убийство. Мои показания казались дикими даже мне. Я потребовал, чтобы Краудера вызвали в суд, но так как даже я не мог утверждать, что он напрямую связан со смертью Хетчера или последующими событиями, просьба была отклонена.

Суд отказался признать меня виновным в убийстве Хетчера, и в результате остались лишь обвинения в похищении собственности Флота и в дезертирстве.

В этом я и был признан виновным.

Председатель суда адмирал Хэтч, вызвал меня и спросил, хочу ли я что-нибудь заявить до вынесения приговора. Он выглядел слегка смущенным, словно решения были приняты чересчур поспешно. У меня сложилось такое же впечатление.

Мне казалось, что нужно еще многое сказать о сообщении Пола, о его смерти, о том, что Хетчер стрелял в меня, о поведении Краудера во время беседы с Грейсоном и о том, что Пол искал в Кольцах.

Но обо всем этом я уже говорил.

Я хотел сказать им, что я верный офицер, что интересы Флота являются моими собственными интересами, что все случившееся — странная ошибка и что единственное мое желание — вернуться на службу и забыть о происшедшем.

Однако я сказал:

— Нет, сэр.

Я стоял по стойке смирно, чувствуя себя, как фотография, наклеенная на картон. А тем временем зачитывали приговор. Казалось, слова эти относились не ко мне, а к кому-то другому.

«…уволить со службы… потеря заработка и содержания… лишение гражданства… пожизненная ссылка…».

Торжественной церемонии не было; никто не срывал с меня пуговиц, никто не ломал шпагу. Они отвезли меня в закрытом автомобиле в большое, серое здание и провели по ярко освещенному коридору в опрятную маленькую комнату, в которой была кровать, стол, туалет, но не было окон. Они проверили мое физическое состояние, сделали мне всякие прививки и одели в простой серый костюм.

Еду приносили в комнату трижды в день. Мне разрешили смотреть тридио, хотя иногда некоторые каналы отключались. Как я сообразил, это были новости. Я потребовал тренажеры, и мне их принесли. Свет включали — свет выключали. Я спал.

Прошло девять дней, меня забрали из камеры, отвезли в Андрус, посадили на «шаттл» и повезли на запад в сопровождении двух вооруженных офицеров, молчавших всю дорогу.

Потом мне сказали, что я могу принять посетителей. Так как из родни у меня никого в живых не осталось, я отказался. Однако мне сказали, что один посетитель все-таки ждет. Впустили адмирала Хенса и оставили нас одних в маленькой, уютной, как газовая камера, комнате.

Он долго мялся, говорил что-то о сочувствии, ему было довольно трудно перейти к сути дела. Но в конце концов, он изложил ее довольно ясно: в обмен на все, что я знаю об организации хетеников, обещают значительное смягчение приговора.

Я ответил, что не знаю об организации ничего такого, о чем бы не было известно Тэнси Краппу. Хенсу пришлось довольствоваться этим. Запрет допрашивать офицеров Флота исполнялся неукоснительно и касался как официальных, так и неофициальных вопросов.

Он стоял довольно долго, изучающе глядя на меня, и наконец задал мне бередящий душу вопрос:

— Зачем, Бен?

Все ответы, которые я мог дать, походили на бред лунатика, но других не было.

На следующий день меня погрузили на корабль, направлявшийся к планете под названием Розовый Мир. На борту находился еще двадцать один заключенный.

Свой новый дом я впервые увидел на рассвете: розовый свет над розовой пустыней, простиравшейся до гряды розовых гор в розовой дали. Мы вышли из корабля, и нас окутали жар, сухость и проникающий всюду запах каленого железа. По приказу мы построились в две колонны, нас пересчитали, и мы пошли под надзором охраны к длинному, низкому сараю с эмблемой Флота над входом.

Маленький опрятный, усталый на вид человек в простом комбинезоне сообщил нам, что мы — свободные люди. Нас не будут ограничивать и принуждать никоим образом. Если мы хотим, то можем уйти со станции и никогда не возвращаться.

Он сделал паузу, чтобы мы оценили сказанное.

— Однако, — продолжил он, — те из вас, которые пожелают остаться здесь, должны придерживаться правил, установленных для этой станции. Эти правила деспотичны и непререкаемы. Никаких исключений нет. Наказание за любое нарушение — насильственное изгнание со станции без права возвратиться обратно.

Мои приятели-осужденные покашливали, переминались с ноги на ногу, но никто ничего не говорил. Полагаю, что все представляли себе необъятные просторы розовой пустыни, окружавшей станцию.

— Здесь все платное, — продолжал лектор. — Если вы захотите чем-нибудь воспользоваться, то будете за это платить. Единственное исключение — воздух. Мы не пытаемся контролировать потребление воздуха. Но это не от щедрости. Воздух не вырабатывается станцией, а потому является общественной собственностью. — Он явно не шутил и, насколько я понял, никто это и не воспринял как шутку.

Мужчина средних лет с узким, морщинистым лицом поднял руку. Лектор кивнул.

— Это включает пищу и так далее?

— Это включает все, что производит станция, в том числе ответы на лишние вопросы. Ты уже должен один кредит.

— Ну, а как производится оплата? Ведь у нас на счете ничего нет.

— Два кредита долга, этот вопрос будет освещен в моей речи. Вы будете работать. Сколько заработаете — зависит от вас. Сколько вам заплатят — зависит от надсмотрщика.

— Не такой уж большой выбор, а? — возмутился высокий, стройный парень.

— Мы можем уйти и голодать в пустыне или остаться здесь и работать на ваших условиях.

— Вы свободны в том, чтобы принять наши условия или отвергнуть их.

— А если я откажусь? — мускулистый человек неожиданно встал и шагнул вперед. — Что, если я…

Он успел сказать только это. Раздался резкий щелчок, дверь распахнулась, и вошли два вооруженных человека в сером.

— Если вы их отвергаете, то уйдете со станции прямо сейчас.

Мускулистый сел.

— Выбор работы за вами, — продолжал лектор.

Оба охранника оперлись о стену, сложили руки на груди и уставились на мускулистого человека.

— Здесь и повсюду на планете достаточно работы для всех. Если хотите, можете покинуть эту станцию и работать по контракту на внешней станции.

— Что представляют собой эти станции? — осведомился тот, кто спрашивал про еду.

— Три долга. Это промышленные объекты: шахты, фабрики, перерабатывающие предприятия и тому подобное.

— Что будет, если я отправлюсь в одно из этих мест и мне там не понравится? Могу я оттуда уйти?

— Когда вы покидаете станцию, на вас уже не распространяется ее юрисдикция. Соблюдение правил на внешних станциях — дело отдельных надсмотрщиков.

— А можно вернуться сюда, если там не понравится?

— Пять долгов. Чем вы занимались, покинув станцию, — ваше личное дело. Пока вы не нарушили правил этой станции, вы можете вернуться и остаться здесь.

— Какая здесь работа?

— Шесть долгов. Физический труд, требующий определенных навыков.

— Физический труд? Я… Я был… То есть, мое образование… — Он замолк.

Мне было интересно, какое применение найдут в Розовом Мире моему образованию.

— Мы ничего не тратим зря, включая время, — сказал лектор. — Желающие получить другую работу могут сообщить в контору по трудоустройству. Время от времени здесь будут появляться вербовщики с внешних станций, а ты, — он показал на человека, который задавал вопросы, — ты должен попросить работу немедленно. Это будет обязательная работа в течение шести дней, без компенсации.