Посреди бора поляна. На поляне дуб. Под дубом избушка на курьей ноге. Цепью к дубу прикованная. И приплясывает та избушка - потому на цепи.

- Мне сюда, - сказал Полувовка. - Чувствую. А ты домой ступай.

- А кто мне покажет, где из этого лета в нашу зиму дорога? - спросил Вовка.

Избушка скакать перестала. На дубу черны вороны сидели, так они все на ребят уставились.

Дверь избушки открылась с ветром и стоном. На крылечко старуха вышла - страхоты непроглядной.

- А-а... - говорит. - Самородки! Вот я вас! - Рука у нее вытянулась телескопическая, схватила Попугаева за ухо - и в избушку его. За Попугаевым и Полувовка прибыл.

Сидят на скамье.

Старуха в воспоминания ушла:

- Отроков, - говорит, - кушала. Отроковиц - кушала. И купцов, и купчих, и простых людей. Самородков - не доводилось. Может, отрыжные вы? Ядовитые? - Тут она спохватилась. - Ох! - говорит. - Что ж это я? Заказано мне строжайше. Пугать, говорю, вас заказано. Особенно вот его. - Старуха ткнула страшным, как ястребиный клюв, пальцем в Полувовку. - Путь тебе будет тяжелый. Я Предельная Старуха. На такое имечко отзываюсь. Ты готов?

- Готов, - Полувовка кивнул.

А Попугаев сразу замерз.

- Не трясись. - Предельная Старуха ему погрозила. - Тяжесть пути будет и от тебя зависеть. От твоего терпения и от твоей готовности.

- А вы бабушку Лукоморьевну знаете? - спросил Вовка.

- Как не знать, если она мне младшая сестра. А волшебница Маков Цвет нам племянница. Они обе там, а я тут. Горемычная я - живу на границе сущего. Мим меня туда-сюда путь идет.

- Куда именно?

- Во все стороны.

Полувовка, тот сидел задумчивый, старуху ни о чем не расспрашивал. Сосредоточенный.

- На-ка на дорожку хлебни кваску верескового.

Пока Полувовка пил, избушка и повернулась.

Старуха дверь открыла.

А за дверью зной - море синее, небо высокое, каменистый берег и белый город на отвесной скале.

- Всего, Попугай, - Полувовка сошел со скамьи.

- Позови, - сказал ему Попугаев.

Полувовка прыгнул прямо в пену прибоя.

Дверь захлопнулась. Избушка опять повернулась.

- Теперь и ты ступай, - сказала старуха. - Лукоморьевне от меня передай приветик. Сладко живет - с телевизором, с зубной пастой, с душистым мылом... Ну ступай, ступай. Что-то меня сон гнет.

Вовка Попугаев открыл дверь и вывалился в свою комнату.

Теперь он у телефона стоял.

Когда старуха Лукоморьевна исчезла, когда мама, наплакавшись, убежала в аптеку за успокоительными каплями и на рынок за ягодами для киселей, Вовка подошел к телефону. Набрал номер старосты и отличника Ковалева Пети.

- Это ты, Петя? Это я, Вова. Стой - не падай... - И все Пете по телефону рассказал. Про волшебницу Маков Цвет, про волшебный мраморный столб, про Скверняшку, который сделался теперь Полувовкой. Про старуху Лукоморьевну - без сомнения, колдунью...

- Она ее тетка! - кричал Вовка в трубку.

- Кому?

- Кому-кому! Маков Цвет им племянница.

- Кому?

- Да Лукоморьевне и Предельной Старухе. В Красном беломховом бору живет, на краю всего сущего. Сосны - во! До неба! Одна к одной.

Вовка сообщил Пете и о том, что по всему Новгороду и его окрестностям старые мастера начнут болеть и даже, может быть, помирать.

- Ну, Попугай! - воскликнул Петя. - Мой дедушка Гена в кресле сидит, ни крошки в рот не берет, и глаза у него, словно лампочки перегорелые. Вот это дела... Жди. Мы будем мозгами ворочать. Как что придумаем - позвоним. Ты тоже мозгами ворочай.

А у Вовки в голове ни одной мысли не зарождается - стоят перед глазами море синее и Полувовка в пене прибоя. И никого вокруг, только белый город высоко на утесе.

Ворочал Вовка мозгами, ворочал - вспоминал свою непутевую жизнь: бесконечное катание на велосипеде, сидение у телевизора, похвальбу и заносчивость. Все-то он, Вовка, знает, все-то он, Вовка, умеет. А ничего-то еще не умеет. Возьмется рисовать - нарисует грязь. Возьмется сочинять - сочинит вранье. Возьмется делать клюшку, а зачем ее делать-то ее купить можно в "Спорттоварах".

Когда раздался телефонный звонок, Вовка трубку схватил, как голодный щенок сосиску. Звонил Яшка Кошкин.

- Попугай, одевайся.

- Как я оденусь? - закричал Вовка. - У меня ласты.

- Остриги, - велел Кошкин.

- С ума сошел - больно. Они теперь у меня как пальцы.

Когда первый "А" вломился в Вовкину квартиру, Вовка был уже в зимнем пальто, в ушанке и в ластах на босу ногу.

- Почему не готов? - заорал Яшка Кошкин. Похоже, он взял командование на себя.

- А почему вы все такие бледные и нездоровые? - спросил Вовка.

Оказалось, что у первого "А" класса (вот ведь какой исключительный класс) все старшее поколение - мастера. У кого дедушка кузнец, у кого токарь, у кого бабушка ткачиха, у кого прядильщица, но все, как один, художники в своем деле. Даже прабабушки и прадедушки - кто по фарфору, кто по золотому шитью.

- Я тебе валенки притащил прадедушкины. Прадедушку на "скорой помощи" увезли... Надевай! - скомандовал Яшка Кошкин и заплакал. Вот какие дела Яшка Кошкин заплакал!

Яшка оказался очень предусмотрительным, можно сказать, хитроумным: голенища прадедушкиных валенок он отрезал - целые были бы Вовке по пояс. Носы валенок отпилил ножовкой, чтобы ласты не сминались, но высовывались наружу.

Вот какие дела - "высовывались наружу и шевелились, как лягушачьи лапы...".

- Пойдем на прорыв, - сказал Яшка Кошкин, имея в виду специальных корреспондентов, автографисток, кандидатов наук и просто зевак.

Даля ему возразила:

- Завернем в ковер и вынесем, как будто в химчистку. За углом мой брат Альгис. У него мотоцикл с коляской.

Когда Вовкина мама пришла с успокоительными пилюлями, Вовки дома не было. На кухне на столе лежала записка:

"Мамочка, не беспокойся, пожалуйста. Пошел прогуляться. Скоро вернусь. Целую. Вова".

Мама качнулась. Ухватилась за стол, чтобы не упасть. Удивилась она так сильно не столько Вовкиной прогулке в ластах на босу ногу, сколько вежливости. Бывает вежливость сногсшибательная.

- Ну и ну, - прошептала она и заплакала.

В сказках вообще много плачут. Да ведь при таких делах и не хочешь заплачешь.

"Выпью-ка я колдовской воды, - подумала мама. - Может, мне легче станет". А вода зеленая из бутылки не выливается. Булькает, плещется и не выливается.