- Ах, не доканчивай, не говори ты хоть последнего слова, Николай Константиныч!

- Слова? Что ж, лучше было бы, кривая твоя душа, если бы я стал врать, оправдываться? Воруем, слышишь ли ты? Да если правду-то говорить, то и ты теперь воруешь.

- Послушай, Кудряшов...

- Нечего мне тебя слушать, - сказал со смехом Кудряшов. - Ты таки, брат, грабитель, под личиною добродетели. Ну, что это за занятие твое учительство? Разве ты уплатишь своим трудом даже те гроши, что тебе теперь платят? Приготовишь ли ты хоть одного порядочного человека? Три четверти из твоих воспитанников выйдут такие же, как я, а одна четверть такими, как ты, то есть благонамеренной размазнею. Ну, не даром ли ты берешь деньги, скажи откровенно? И далеко ли ты ушел от меня? А тоже храбрится, честность проповедует!

- Кудряшов! Поверь, что мне чрезвычайно тяжел этот разговор.

- А мне - нисколько.

- Я не ожидал встретить в тебе то, что встретил.

- Немудрено; люди изменяются, и я изменился, а в какую сторону - ты угадать не мог: не пророк ведь.

- Не нужно быть пророком, чтобы надеяться, что честный юноша сделается честным гражданином.

- Ах, оставь, не говори ты мне этого слова. Честный гражданин! И откуда, из какого учебника ты эту архивность вытащил? Пора бы перестать сентиментальничать: не мальчик ведь... Знаешь что, Вася, - при этом Кудряшов взял Василия Петровича за руку, - будь другом, бросим этот проклятый вопрос. Лучше выпьем по-товарищески. Иван Павлыч! Дай, брат, бутылочку вот этого.

Иван Павлыч немедленно явился с новой бутылкой. Кудряшов налил стаканы.

- Ну, выпьем за процветание... чего бы это? Ну, все равно: за наше с тобой процветание.

- Пью, - сказал Василий Петрович с чувством, - за то, чтобы ты опомнился. Это мое сильнейшее желание.

- Будь друг, не поминай... Ведь если опомниться, так уж пить будет нельзя: тогда зубы на полку. Видишь, какая у тебя логика. Будем пить просто, без всяких пожеланий. Бросим эту скучную канитель; все равно ни до чего не договоримся: ты меня на путь истинный не наставишь, да и я тебя не переспорю. Да и не стоит переспаривать: собственным умом до моей философии дойдешь.

- Никогда! - с жаром воскликнул Василий Петрович, стукнув стаканом об стол.

- Ну, это посмотрим. Да что это все я про себя рассказываю, а ты о себе молчишь? Что ты делал, что думаешь делать?

- Я говорил уже тебе, что назначен учителем.

- Это твое первое место?

- Да, первое; я занимался раньше частными уроками.

- И теперь думаешь заниматься ими?

- Если найду, отчего же.

- Доставим, брат, доставим! - Кудряшов хлопнул Василия Петровича по плечу. - Все здешнее юношество тебе в науку отдадим. Почем ты брал за час в Петербурге?

- Мало. Очень трудно было доставать хорошие уроки. Рубль-два, не больше.

- И за такие гроши человек терзается! Ну, здесь меньше пяти и не смей спрашивать. Это работа трудная: я сам помню, как на первом и на втором курсе по урочишкам бегал. Бывало, добудешь по полтиннику за час - и рад. Самая неблагодарная и трудная работа. Я тебя перезнакомлю со всеми нашими; тут есть премилые семейства, и с барышнями. Будешь умно себя вести - сосватаю, если хочешь. А, Василий Петрович?

- Нет, благодарю, я не нуждаюсь.

- Сосватан уже? Правда?

Василий Петрович выразил своим видом смущение.

- По глазам вижу, что правда. Ну, брат, поздравляю. Вот как скоро! Аи да Вася! Иван Павлыч! - закричал Кудряшов.

Иван Павлыч с заспанным и сердитым лицом появился в дверях.

- Дай шампанского!

- Шампанского нету, все вышло, - мрачно отвечал лакей.

- Будет, Кудряшов, зачем же это, право!

- Молчи; я тебя не спрашиваю. Обидеть меня хочешь, что ли? Иван Павлыч, без шампанского не приходить, слышишь? Ступай!

- Да ведь заперто, Николай Константиныч.

- Не разговаривай. Деньги у тебя есть: ступай и принеси.

Лакей ушел, ворча что-то себе под нос.

- Вот скотина, еще разговаривает! А ты еще: "не нужно". Если по такому случаю не пить, то для чего и существует шампанское?.. Ну, кто такая?

- Кто?

- Ну, она, невеста... Бедна, богата, хороша?

- Ты все равно ее не знаешь, так зачем называть ее тебе? Состояния у нее нет, а красота - вещь условная. По-моему, красива.

- Карточка есть? - спросил Кудряшов. - Поди, при сердце носишь. Покажи!

И он протянул руку.

Красное от вина лицо Василия Петровича еще более покраснело. Не зная зачем, он расстегнул сюртук, вынул свою книжку и достал драгоценную карточку. Кудряшов схватил ее и начал рассматривать.

- Ничего, брат! Ты знаешь, где раки зимуют.

- Нельзя ли без таких выражений! - резко сказал Василий Петрович. - Дай ее мне, я спрячу.

- Погоди, дай насладиться. Ну, дай вам бог совет да любовь. На, возьми, положи опять на сердце. Ах ты, чудак, чудак! - воскликнул Кудряшов и расхохотался.

- Не понимаю, что ты нашел тут смешного?

- А так, братец, смешно стало. Представился мне ты через десять лет; сам в халате, подурневшая беременная жена, семь человек детей и очень мало денег для покупки им башмаков, штанишек, шапчонок и всего прочего. Вообще, проза. Будешь ли ты тогда носить эту карточку в боковом кармане? Ха-ха-ха!

- Ты скажи лучше, какая поэзия ждет в будущем тебя? Получать деньги и проживать их: есть, пить да спать?

- Не есть, пить и спать, а жить. Жить с сознанием своей свободы и некоторого даже могущества.

- Могущества! Какое у тебя могущество?

- Сила в деньгах, а у меня есть деньги. Что хочу, то л сделаю... Захочу тебя купить - и куплю.

- Кудряшов!..

- Не хорохорься попусту. Неужели нам с тобою, старым друзьям, нельзя и пошутить друг над другом? Конечно, тебя покупать не стану. Живи себе по-своему. А все-таки что хочу, то и сделаю. Ах я, дурень, дурень! - вдруг вскрикнул Кудряшов, хлопнув себя по лбу: - сидим столько времени, а я тебе главной достопримечательности-то и не показал. Ты говоришь: есть, пить и спать? Я тебе сейчас такую штуку покажу, что ты откажешься от своих слов. Пойдем. Возьми свечу.

- Куда это? - спросил Василий Петрович.

- За мной. Увидишь, куда.

Василий Петрович, встав со стула, чувствовал себя не в полном порядке. Ноги не совсем повиновались ему, и он не мог держать подсвечник так, чтобы стеарин не капал на ковер. Однако, несколько справившись с непослушными членами, он пошел за Кудряшовым. Они прошли несколько комнат, узенький коридор и очутились в каком-то сыром и темном помещении. Шаги глухо стучали по каменному полу. Шум падающей где-то струи воды звучал бесконечным аккордом. С потолка висели сталактиты из туфа и синеватого литого стекла; целые искусственные скалы возвышались здесь и там. Масса тропической зелени прикрывала их, а в некоторых местах блестели темные зеркала.