Мёллер ван ден Брук всегда придавал большее значение античности, нежели христианской истории. Впрочем, он увязывал воедино эти два исторических явления. «Как античность может послужить для нас только примером великого искусства, так и христианство является для нас лишь только примером одной из форм религии. Но мы обязаны и античности, и христианству… Поэтому не мыслимо, и даже не желательно, чтобы мы перестали быть христианами. Но религию, которая бы соответствовала нашему мышлению и нашим ощущениям, мы можем создать только сами. И то, что христианство еще не смогло дать нордическому миру, из которого оно и дошло до нас, должно подтолкнуть германский мир к мысли, что человек до нынешнего дня еще не владел религией действительности».

Как должна возникнуть эта «религия действительности», Мёллер ван ден Брук не говорил никогда. Однако с точки зрения христианства эта вера называлась «эрзац-религией». Это был один из самых широко распространенных мифов в немецкой националистической среде. Нельзя не упомянуть, что Мёллер ван ден Брук надеялся, что со временем протестантизм сольется воедино с этой «новой религией», отказавшись от союза с католицизмом. Вину за упадок христианства Мёллер ван ден Брук возлагал на экуменический порыв: «Христианство было антинационально, а поэтому потерпело поражение от космополитизма». Схожие идеи Мёллер ван ден Брук выдвигал относительно «немецкого социализма», который должен был объединить усилия с национально ориентированным христианством.

Нет необходимости приводить все упреки, которые Мёллер бросил в адрес христианства. Уже из вышеизложенного отчетливо видно, что он ни в коем случае не являлся сторонником старого консерватизма. С точки зрения старых консерваторов, любая позиция, не имевшая христианского обоснования, не могла считаться в полной мере консервативной. Но нам с высоты истории хорошо известно, что консерватизм, оказывается, был возможен и без христианства. Но все равно вопрос остается вопросом: был ли возможен подобный консерватизм в Германии? Если консерватизм не намерен любой ценой поддерживать в обществе статус кво, значит, он готов к эволюционному слиянию каких-то новшеств и живой традиции. Тогда возникает другой вопрос: в какой мере подобный консерватизм может считаться европейским, если он вообще не ориентирован на христианство?

Сам Мёллер больше не верил в способность христианства указывать путь в будущее. Это мог сделать национальный миф, который был сокрыт в глубине немецкой истории. Именно подобный миф мог принести богатые плоды. Национал-социализм доказал правоту Мёллера ван ден Брука. Его диагноз оказался верным. Но именно национал-социализм поставил его под сомнение. Нашествие национальных мифов пробудило в христианских церквях регенерирующие силы, которые вновь обратили-внимание на гуманистические обязательства христианства. Наиболее активно этот процесс пошел после 1945 года. Но если усиление современных христианских партий не является раскаянием первых послевоенных лет, то, значит, христианское наследие укоренилось в Германии гораздо глубже, нежели это предполагали младоконсерваторы, что оно даже в XX веке способно излучать мощнейшие импульсы. Консерватизм, который предполагал отказаться от этой силы, либо вводил себя в заблуждение, ставя такой диагноз, либо осознанно мобилизовал силы, которые отрицали традицию и должны были способствовать ее разрушению на практике.

Армин Мёлер в своей знаменитой работе «Консервативная революция в Германии» сознательно отказался противопоставлять старый консерватизм и младоконсерваторов. Он предпочел ограничиться следующим вердиктом. «В XIX веке христианство отказалось от многих бесполезных начал. Но в политической действительности еще осталась инертность. В пространстве, где принимаются решения, оно утратило прежнее положение… оно действует наряду с другими факторами. Этот процесс ускорился благодаря разрушению античного наследия, которое на протяжении столетия плодотворно содействовало христианству. Таким образом, элементы прежнего состояния еще существуют, но не обособленно и не в центре, а беспорядочно перепутанные между собой. Старое устройство Запада разрушено». Армин Мёлер точно воспроизводит идеи Мёллера ван ден Брука. Собственно говоря, никто не сомневается, что сейчас, равно как и во времена Мёллера ван ден Брука, христианство уже не является единственной силой, которая могла определять ход истории. В данном случае «консервативная революция» никак не сочеталась с традиционным христианством. Тогда вновь возникает вопрос: так можно ли считать «консервативную революцию» консервативным явлением? Консерватизм всегда был трудно определимым в идеологическом отношении понятием. Но он был достаточно легко прослеживаемым историческим явлением. Кажется, что именно противоречивая парность — консерватизм и революция — как нельзя лучше характеризует политическое положение консерватизма в Веймарской республике. Но с другой стороны, очень сложно отыскать конкретное место, где в политическом ландшафте послевоенной Германии располагался лагерь «консервативной революции». Он был слишком обширен. Это противоречивое словосочетание дает лишь общую характеристику, предстает неким символом, но отнюдь не отражает реальную ситуацию и не отвечает на частные политические вопросы.

Национал-социалисты вовсе не сами выдумали расовую теорию, равно как и большинство политических лозунгов. В расовом вопросе им было достаточно лишь создать гремучую смесь из спекуляций, порожденных так называемой биологической антропологией, приправить ее собственными политическими установками, помножить все это на беспрецедентную пропаганду и агитацию, а затем выплеснуть на немцев, затаивших собственные обиды и пребывавших в ужасной действительности. У «фелькише «-группировок нацистские догматики позаимствовали богатый арсенал, из которого на свое усмотрение они могли выхватить любой аргумент, В нацистской идеологии, говорившей о превосходстве германской расы, содержался определенный консервативный компонент, который выражался в необходимости сохранения собственной народности. Многие консерваторы выступали с подобными требованиями. Но в рамках национал-социализма они были до неузнаваемости извращены.

Мёллер ван ден Брук также не остался в стороне. В период с 1906 по 1918 год в своих работах он не раз обращался к вопросам расы и национальности. В «Современниках» и «Немцах» он излагал свои воззрения на расы в полном соответствии с модными тогда теориями Гобино и Чемберлена. Мёллер заявлял: «Последней причиной, которой мы можем приписать взлет или упадок всего человечества, является кровь». Современная ему жизнь находилась в «психоклиматическом взаимодвижении», которое вновь подняло из самых глубин расовую сущность людей. Однако уже в тех ранних работах Мёллер высказывал определенное сомнение относительно расизма, что позже предопределило его антипатию к нацистам. В «Современниках» единственная глава, в которой речь шла не о человеке искусства, оказалась посвящена Хьюстону Стюарту Чемберлену. Но Мёллер ван ден Брук не был бы собой, если бы на веру воспринял какое-то построение. Он достаточно критично проанализировал наследие Гобино и Чемберлена, выработав свою собственную точку зрения на расовый вопрос. Он не считал нужным согласиться с доводом о превосходстве германцев над романской группой. Мёллер полагал, что истина лежала где-то посередине. Изображение эпохи Возрождения, приведенное у Чемберлена, сразу же вызвало острую критику со стороны молодого немца. «Для нашего германского сознания было бы приятнее, чтобы в жилах Леонардо и Данте текла немецкая кровь, но мы определенно знаем, что у этих людей и многих других гениальных поэтов, художников была проблема с германской кровью — эпоха Возрождения была и остается исключительно романским порождением».

О том, насколько тесно в творчестве Мёллера переплетались приобретенные им идеи и собственное критическое мышление, могут показать две цитаты, которые взяты из одной и той же части «Немцев». В седьмом «томике» «Немцев» мы наталкиваемся на утверждение, что «только немцы остались истинными носителями германского мышления». Но позже мы находим другое утверждение: «Это еще не дает права говорить о нас как о германцах; сегодня мы являемся немцами». Мёллер возражал Чемберлену: в XX веке нельзя было говорить о германцах как о некой единой расе. «Раса прямо-таки стала понятием безрасовости. Она больше не фиксирует в каждом отдельном случае что-то отличительное, а скорее устанавливает некие интернациональные расовые признаки». По мнению Мёллера, раса давно уже индивидуализировала себя в рамках различных наций.