Вечером, когда все в приемнике угомонились, Света рассказала мне о своей двенадцатилетней горестной жизни.

Отца своего она совсем не помнила: он не выходил из тюрем. Жили они с матерью в Свердловской области. Однажды захотелось семилетней Свете навестить бабушку, которая жила на другом конце города. Села она на автобус, но привез он ее на вокзал. Растерялась девчушка. Заприметили ее на вокзале цыгане.

— Девочка, хочешь мы тебе куклу купим? Пойдем с нами, красивая наша.

И ушла Света в табор, став Ириной. Жила в палатках, кочевала по грязным вокзалам, пела цыганские песни, и ее не тянуло домой. Куклу ей не купили, она сама взяла ее у спящей в вагоне девочки. «Кому что, цыгане крадут шапки, а я лишь куклу», — успокаивала она себя. И неизвестно, как бы сложилась ее «цыганская» жизнь, если бы на одной из станций ее не приметил милиционер. Три дня, что жили цыгане на станции, он приглядывался к девочке и понял, что ее похитили. Как-то днем решительно направился к ней и, не обращая внимания на возмущавшихся, крикливых цыган, взял ее за руку и отвез домой к матери, так как она подала на нее в розыск. Измотанная поисками мать прижимала ее к себе, осыпала поцелуями и, плача, приговаривала:

— Света! Родная моя, нашлась!

Но, в сущности, дома не было ничего радостного. Изо дня в день пьяные мужики, от которых родились две ее сестренки, буйный сожитель, избивший мать так зверски, что сломал ей два ребра. Даже переезд в другой город ничего не изменил в жизни Светы: вновь пьянки, дядя с третьего этажа, спаивавший мать.

Для Светы, уже впитавшей в себя воздух вольной жизни, цыганские уроки не прошли даром. Как-то в гостях она распотрошила копилку у девочки, мать тут же с остервенением избила ее. На следующий день Света ушла из дома, рванула от этой опостылевшей жизни куда глаза глядят. Деньги на дорогу украла у матери, оторвав от сестренок. Когда ее вернули домой, мать снова избила ее. Проплакав весь день, Света дождалась вечера и опять за порог — ищи теперь.

Забрела она как-то в зоопарк, хотела посмотреть зверей, но как увидела валявшийся на земле кошелек, сразу про все забыла. Сердце от радости заколотилось, схватила кошелек и бежать! В нем лежало 150 рублей.

В тот же вечер поезд уносил ее от вечно пьяной матери и сестренок. Но и на этот раз ей не повезло: не сумела далеко уехать, опять через приемник вернули домой. Утром в школу не пошла. Села в подошедший автобус. Краденый кошелек, который она вытянула в тесноте у зазевавшегося пассажира, спрятала в надежное место. Ворованные деньги потратила на то, чего ей не хватало: на еду, конфеты и игрушки для сестренок. Жила на чужие деньги, радуясь на горе...

С каждой кражей Света становилась все хитрее: вытащит кошелек и незаметно передаст его подружке, которая старалась подальше уйти от опасного места. А Свету хватали за руки, обыскивали, угрожали.

— Девочка, верни, у меня сынок такой же, как ты. Я ему хотела костюм купить, — слезно уговаривала ее очередная пострадавшая женщина в универмаге.

— У меня же нет, вы меня обыскали. Ничего я не брала, — спокойно отвечала Света.

И женщина со слезами уходила из зала под осуждающие возгласы покупателей:

— Сама, наверное, потеряла, а на девочку сваливает!

Часть денег Света отдавала подружке, которая уносила их отцу с матерью, недавно отбывшим свой срок и вином заливавшим свою несчастную жизнь. Вскоре они потребовали от Светы всех денег, грозя сдать ее в милицию. И она отдавала, может, из-за жалости к вечно голодным детям этих алкашей, может, просто боялась расплаты. Отдаст деньги, а утром снова в автобус — тянуть кошельки у незадачливых пассажиров.

— А не жаль было тех, у кого воровала? — спросил я у Светы.

— А пусть не зевают, — усмехнулась она.

И так день за днем, месяц за месяцем. Света стала бродяжкой, воришкой и попрошайкой. Случайные попутчики, веря горьким рассказам девочки, жалели ее, кормили, давали деньги. Но как из-под земли появлялся дядя милиционер и снова вез ее по знакомому маршруту: инспекция на вокзале — приемник — дом. А дома опять одно и тоже.

Чувствовалось, что Свете неприятно было вспоминать о своей жизни.

По вечерам к матери приходил Феликс, и они садились вместе с ним пить. Мать пела тоскливые песни. Потом девочки ложились спать на диван, а мать с сожителем на пол. Однажды среди ночи раздался страшный крик. Проснувшись, Света увидела, как Феликс наотмашь бил мать. Боясь, что им достанется от озверевшего собутыльника матери, она прижимала к себе сестренку, зажимая ей рот, чтобы не закричала. В маленькой кроватке исходила криком Катя — младшая сестренка. Света кинулась к ней, успокаивая ее.

Утром, сложив вещи, Света последний раз посмотрела на избитую мать, на спящих сестренок и, подхватив сумку, ушла.

...Она замолчала, смахнув набежавшую слезу.

— А теперь меня отправят в спецшколу, да? — тихо спросила она. — Вы узнайте: мне пришла путевка?

Я не успел ей ничего ответить. Из группы прибежал подросток и с вызовом бросил:

— Ранкова, ты че сидишь!? Пошли! Мы все тебя ждем, воспитатель зовет. Тормозишь, что ли?

Света, поправив косынку, поднялась наверх. Я подошел к окну. Набежал свежий ветерок. Развеял бы он в моей душе смятение! Как бороться с безысходностью детских судеб? Как защитить их от злобы, равнодушия и предательства? Как уберечь их от ожесточения, озлобленности и безверия?

...Послышались тихие шаги на дорожке.

Света стояла, приложив пальцы ко рту, с надеждой в глазах.

— Можно я с вами посижу? Меня отпустили к вам.

Я не успел ей ответить, так как раздался звонок.

Через распахнутую дверь было видно, как по аллее шел милиционер с девушкой лет пятнадцати. Я занялся приемом ее в первую группу. Прочитав документы, я не поверил, что эта красивая, светловолосая девушка совершает кражи, сняла часы с подростка и что она не хочет учиться и занимается ранней половой жизнью. Теперь ее ждет спецучилище.

— Она тоже на первую группу? — спросила меня Света. — Хорошо. Теперь я буду не одна.

Поднимаясь по лестнице, она что-то объяснила новенькой. Как сложится их жизнь, не знаю. Грустно было сознавать, что они обречены на казенное детство и спецвоспитание, они, без вины виноватые.

Был вечер. Один за другим подходили автобусы, забирая пассажиров с остановки. Из одного из них вывалилась веселая компания, которая сразу привлекла к себе внимание. Я пригляделся. Было что-то знакомое в том симпатичном парне, на котором повисла девушка. Я не ошибся. Отстранив свою спутницу, он подошел ко мне.

— Здравствуйте, Владимир Александрович! Не узнаете? — спросил парень, и я почувствовал, как от него пахнуло перегаром.

— Вот сейчас узнал. Здравствуй, Миша. Гуляете? Ты когда приехал в Челябинск?

И он рассказал, что уже третий день в городе, успел поссориться с отцом. Тот упрекнул: дескать, ехал не к больному отцу, а к друзьям. На что Мишка, хлопнув дверью, ушел.

— А что, он не прав? — спросил я его, кивнув на товарищей, которые, забеспокоившись, подошли к нам.

— Че, Миха, он дергается? — спросил с вызовом один из них.

— Все «ништяк», это мой друг Владимир, — он не успел досказать, их окликнула девушка: «Мужики, горбатый!» — и они побежали к автобусу.

— До свидания! — уже на ходу прокричал мне Мишка.

Тут подошел мой каштакский автобус, и я поехал домой. Но мысль о Мишке не оставляла меня. Неужели я ошибся в нем? Перебрал в своей памяти все, что было связано с этим подростком. Вспомнил день нашего знакомства...

Я пришел на ночное дежурство в приемник, и в глаза бросилась запись в книге заданий: «Товарищи сотрудники, просьба взять под контроль вновь прибывшего воспитанника Климантова М. — вторая группа, бывшего учащегося спецшколы. Он был в колонии, озлоблен, открыто заявляет о том, что может совершить побег».