Это я шепнул, и эхо повторило вновь его,

Эхо - больше ничего.

Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся,

Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.

"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,

Там, за ставнями, забилось у окошка моего,

Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего,

Ветер - больше ничего".

Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой

Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,

Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво

И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей

Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,

Он взлетел - и сел над ней.

От печали я очнулся и невольно усмехнулся,

Видя важность этой птицы, жившей долгие года.

"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно,

Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,

Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?"

Молвил Ворон: "Никогда".

Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.

Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.

Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,

Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда

Сел над дверью говорящий без запинки, без труда

Ворон с кличкой: "Никогда".

И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,

Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",

И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он,

Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,

Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда".

Ворон молвил: "Никогда".

Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.

"Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда,

У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье

Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда

В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,

Вновь не вспыхнет никогда".

Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,

Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,

И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной

Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да.

Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда",

Страшным криком: "Никогда".

Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,

Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,

И с печалью запоздалой головой своей усталой

Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:

Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда,

Не прильнет уж никогда.

Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет,

То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?

В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье,

Это бог послал забвенье о Леноре навсегда,

Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!"

Каркнул Ворон: "Никогда".

И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты - иль дух ужасный,

Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда,

Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,

В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!

О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?"

Каркнул Ворон: "Никогда".

"Ты пророк, - вскричал я, - вещий! "Птица ты - иль дух зловещий,

Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда,

Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая

Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,

Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"

Каркнул Ворон: "Никогда".

И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!

Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,

Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,

Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!

Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"

Каркнул Ворон: "Никогда".

И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,

С бюста бледного Паллады не умчится никуда.

Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,

Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда.

И душа моя из тени, что волнуется всегда.

Не восстанет - никогда!

(1894)

Перевод К. Бальмонта

32в. ВОРОН

Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,

Меж томов старинных, в строки рассужденья одного

По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки,

Вдруг у двери словно стуки - стук у входа моего.

"Это - гость,- пробормотал я, - там, у входа моего,

Гость, - и больше ничего!"

Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,

Был как призрак - отсвет красный от камина моего.

Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье

Я искал в ту ночь мученья, - бденья ночь, без той, кого

Звали здесь Линор. То имя... Шепчут ангелы его,

На земле же - нет его.

Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески

Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него.

Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье

Я твердил: "То - посещенье просто друга одного".

Повторял: "То - посещенье просто друга одного,

Друга, - больше ничего!"

Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:

"Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.

Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я,

Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего".

Говоря, открыл я настежь двери дома моего.

Тьма, - и больше ничего.

И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,

Полный грез, что ведать смертным не давалось до тою!

Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,

Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.

Я шепнул: "Линор" - и эхо повторило мне его,

Эхо, - больше ничего.

Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),

Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.

Но сказал я: "Это ставней ветер зыблет своенравный,

Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,

Будь спокойно, сердце! Это - ветер, только и всего.

Ветер, - больше ничего! "

Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя

Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,

Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,

Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,

Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,

Сел, - и больше ничего.