По мере того, как близость росла, счастливые влюбленные переставали смущаться вещей обыденных и, разговаривая друг с другом, не выбрасывали уже как ненужный хлам все то, что не было чистым золотом их обоюдного чувства. Люси упорно расспрашивала его обо всем, что касалось жизни в Рейнеме всех его обитателей. Она считала, что должна знать историю каждого, с кем соприкасался Ричард с самого своего рождения; он исполнял ее просьбу и в награду получал поцелуй.

Это был нежный дуэт:

– Тебе надо познакомиться с моим кузеном Остином, Люси… Милая! Любимая моя!

– Любовь моя, Ричард!

– Тебе надо познакомиться с Остином. Я тебя с ним познакомлю. Он понравится тебе больше всех остальных, а ты – ему. Он сейчас где-то в тропических странах, подыскивает место – только знай, это тайна – для бедных английских рабочих, чтобы те могли эмигрировать и основать в этой части мира свою колонию. Ангел ты мой!

– Любовь моя!

– У него такое благородное сердце! Никто здесь его не понимает, кроме меня. Не правда ли, странно? С тех пор, как я встретил тебя, я люблю его еще больше! Это потому, что я стал больше любить все высокое и благородное. Как это прекрасно! Люблю… люблю тебя!

– Милый Ричард!

– Знаешь, Люси, какое я принял решение! Если мой отец… впрочем, нет, отец меня любит… Нет! Он не станет противиться; и мы будем счастливы здесь все вместе. И я пробью себе дорогу с твоей помощью. И все, чего я добьюсь, будет твоим, потому что я буду этим обязан тебе. У меня сейчас такое чувство, что вся моя сила идет от тебя… что никакой другой у меня вообще нет! Это ты творишь меня, Люси!

Голос его затихает. Слышится шепот Люси:

– Твой отец, Ричард…

– Да что мой отец!

– Любимый мой! Я так его боюсь.

– Он любит меня и полюбит тебя, Люси.

– Ты думаешь так, потому что ты…

– Что я?

– Потому что ты меня любишь, – раздается смущенный шепот, и дуэт уступает место безмолвным вариациям, исполненным такой же гармонии.

Он возобновляется снова:

– Ты увлекаешься рыцарями, Люси. Остин храбростью своей никому из них не уступит… Суженая моя! До чего же я люблю тебя! Стоит тебе уйти, как мне хочется кинуться на траву, по которой ты только что ступала, и целовать ее. Точно из груди у меня вырвали сердце… Знаешь что, Люси! Если бы мы жили в те времена, я был бы рыцарем, и я сражался бы за тебя, стяжал бы честь и славу. Какая жалость, что сейчас это невозможно. Ты – моя дама сердца! Моя дама сердца! Что это? На глазах у тебя слезы?.. Люси?

– Любимый мой! Ричард! Никакая я не дама.

– Кто осмелится сказать, что это не так? Ты не только моя дама… ты ангел, и я тебя люблю!

– Подумай сам, Ричард, кто я на самом деле.

– Красавица моя! Я думаю, что тебя создал господь и подарил тебя мне.

Она поднимает глаза к небесам возблагодарить за все бога, и глаза ее наполняются слезами, и свет небесный их озаряет, и она так светится вся, и красота ее так чиста, что по всему телу его пробегает дрожь.

– Люси! Ангел ты мой! Люси!

Губы ее нежно приоткрываются.

– Я плачу не от горя.

Крупные светлые капли становятся еще светлее и скатываются вниз, и остаются в его душе.

Они склоняются друг к другу… отсвет немыслимой нежности играет на щеках у них и на лбу.

Он берет ее руку и прижимается к ней губами. Она еще совсем мало знает людей, но душа ее подсказывает ей, что человек этот отличен от всех других, и от этой мысли радость ее так велика, что сердце уже не выдержит, если вмиг не прольются слезы… слезы безмерной благодарности. А он, глядя на эти ласковые, озаренные закатными лучами, четко очерченные ресницами глаза и на спадающие с плеч пышные локоны, ощущает, как нестерпимое священное пламя охватывает его всего с головы до пят, струится по телу.

Пройдет немало времени, прежде чем они начнут говорить вслух.

– Какое это счастье, что мы с тобой встретились!

Голос одного из них отзывается эхом в душе другого.

– Посмотри, как сияет небо, оно смотрит на нас!

Души их сливаются теперь воедино, осененные этим нисшедшим с высоты благословением.

– Какое счастье!

Но вот минуты парения прошли, они снова опустились на землю.

– Люси, пойдем со мной, и ты посмотришь место, где в один прекрасный день ты поселишься вместе со мной. Пойдем, и я покатаю тебя по пруду. Помнишь, ты как-то писала о том, что тебе приснилось? Мы неслись над тенью Рейнема к монахиням, что трудились при свете факелов; они срубали кипарис, и каждому из нас они протянули по ветке. Так вот, милая, это непременно к добру, то, что рубятся старые деревья[49]. И ты пишешь такие чудесные письма. Я полюбил монахинь за то, что они так хорошо тебя всему научили.

– Ричард! Послушай! Мы с тобой совсем позабыли! Боже ты мой! – она с мольбою поднимает к нему глаза, словно в чем-то себя виня. – Даже если твой отец простит мне, что я не дворянка, он никогда не простит мне, что я католичка. Милый мой, я пошла бы ради тебя на смерть, но тут я все равно ничего изменить не могу. Это выглядело бы так, будто я отреклась от бога; и – о горе мне! – мне пришлось бы тогда стыдиться своей любви.

– Не бойся ничего! – он обвивает рукой ее стан. – Полно! Он будет любить нас обоих, а тебя будет любить еще больше за то, что ты не изменила своей вере. Ты его не знаешь, Люси. На первый взгляд он строг и суров. Но это только так кажется, на самом деле в нем много доброты и любви. Он никакой не святоша. И к тому же, представь себе, когда он узнает, что для тебя сделали монахини, – неужели же он не будет им благодарен так, как благодарен им я? Да, да! Я должен поговорить с ним как можно скорее; я не в состоянии вынести, чтобы ты прозябала в Белторпе, все равно что жемчужина в грязном хлеву. Только знай! Я никак не хочу обидеть твоего дядю. Говорю тебе, я люблю всех и все, что тебя окружает, что так или иначе соприкасается с тобой. Постой! Это чудо, что ты могла вырасти такою там. Но ты же ведь родилась не там, и в жилах твоего отца текла благородная кровь Десборо!.. Был такой полковник Десборо… Полно! Ничего с тобой не случится!

Она в страхе. Она просит его этого не делать. Он увлекает ее за собой.

Лес безмолвен, и вдруг…

– Ну что вы скажете об этой милой пасторали! – произносит уже совершенно другой голос.

Адриен прислонился к возвышающейся над зарослями папоротника сосне. Леди Блендиш откинулась на порыжевшую хвою и, обхватив обеими руками колено, смотрела сквозь открывшийся в зарослях просвет на озаренную луною долину; взгляд ее в эту минуту был напряжен и почти суров.

Из неожиданно донесшегося до их слуха разговора они уловили не больше двух-трех явственно произнесенных слов.

Леди Блендиш ничего не ответила. Внимание Адриена было привлечено раздавшимся в зарослях шорохом, и, сделав несколько шагов по загроможденному корнями склону, он обнаружил внизу грузного Бенсона; поднявшись с земли, тот отряхивал прилипшие к телу семена папоротника и паутину.

– Это вы, мистер Адриен? – окликнул его Бенсон и остановился, тяжело дыша и отирая платком с лица пот.

– Оказывается, это вы, Бенсон, имели наглость стать соглядатаем этих таинств? – в свою очередь сказал Адриен и, подойдя к нему совсем близко, добавил: – Вид у вас такой, будто вас изрядно помолотили.

– Ужасно это все, верно ведь, сэр? – просопел Бенсон. – И главное, батюшка его ничего не знает, мистер Адриен!

– Не беспокойся, Бенсон, он все узнает! Он узнает, какой опасности вы подвергли ваши драгоценные телеса, стараясь ему услужить. Случись мастеру Ричарду вас обнаружить, я за последствия не ручаюсь.

– Как бы не так, – злорадно возразил Бенсон. – Не должно это продолжаться, мистер Адриен. Никогда этому не бывать. Завтра же мы со всем этим порешим, сэр. Это совращение такого благородного юноши, как он; сущий разврат, вот что это такое. Я бы плетьми отстегал эту шлюху, что ввергает в такое непотребство невинного, вот что, сэр!