Даже добраться до метеоплощадки не такое простое дело: можно пройти мимо, сбиться с пути и проплутать кто знает сколько времени в стороне. Но Фонарев не промахнется! Он определит, откуда ветер, глянет на черный полог неба, поднимет повыше правое плечо, чтобы загородить лицо, и решительно двинется навстречу ледяным струям, высекающим из глаз слезы.

Тропу, конечно, замело, брести придется, утопая в сухом, сыпучем, как песок, снегу. Непривычному человеку не пройти. Но Толя Фонарев пройдет! И не потому, что ему легче, чем другим, - ему, как и всем, тяжело. Но он пройдет! Как медведь пролезет, оставляя за собой глубокие следы. Испариной покроется его могучая спина, рубашка взмокнет, а лицо и руки будет хватать злой мороз. Но он пробьется.

Терпеливо обойдет Фонарев все приборы, высветит каждую шкалу, запишет на свою дощечку все до одного показания. Спина начнет остывать. Неприятный холод поползет по позвоночнику...

Ему и в голову не придет, что он делает нечто необычное, требующее особых усилий. Нет, для него, как и для других полярников, это обычная работа. Один день полегче, другой потруднее, но такая уж здесь служба, никуда от нее не денешься. И во всех случаях полагается делать все на совесть. Это главное. И это твердо знаешь ты и знают те, кто рядом с тобой.

И все же, когда ты сидишь в тепле, а твой товарищ работает почти на космическом холоде и в кромешной тьме, очень хочется, чтобы он поскорее вернулся. Очень хочется этого и Вальке Изюмову. Ему становится не по себе оттого, что несколько минут назад так разошелся.

Изюмов поднимается, подбирает все до одной стружки и бросает в печурку. Пламя только лизнуло их - и никакого следа...

Торопливо стучит на столе будильник. Пламя так и ревет в печи, повизгивает снаружи поземка, тревожно стукает что-то о стенку - должно быть, пожарный инвентарь не очень хорошо закреплен. Но какое все это имеет значение! Важно, чтобы Фонарев поскорее вернулся. В Арктике по-всякому бывает. Изюмову приходит на память дикий случай, который произошел недавно на одной зимовке. Вышла в пургу повариха выплеснуть помои и всего-то ступила шажок с крыльца, ее подхватило снежным вихрем - и все. Нет с тех пор поварихи...

Изюмов садится возле печки, смотрит в огонь, он так и бушует, так и завивается косматыми оранжевыми языками. Хороша тяга в печи! О разном думается. Но не идет из головы повариха. Тревожно делается на душе.

Валя поднимается со скамейки и неожиданно замечает - ах ты черт! Фонарев забыл - невероятная вещь! - дощечку.

Вот так штука! Изюмова охватывает волнение, он начинает торопливо соображать. Выходит, зря пошел в такую погоду...

Надо что-то делать. Хорошо, если Толя хватится своей дощечки по пути... Но, видно, не хватился. Прошло столько времени, что можно бы сходить до метеоплощадки и вернуться. А его все нет...

"Да и о чем тут раздумывать? Надо одеваться и спешить".

Он так и делает. Торопливо наматывает шарф, до самых глаз закрывает лицо, натягивает робу и ушанку, сует в карман дощечку и плечом поддает тугую дверь. Пурга со всего размаха бросает в лицо горсть колючего снега. Забивает не только глаза, но и горло. Дышать совсем нечем. Приходится повернуться спиной к ветру, чтобы перевести дыхание.

Больно в груди, больно глазам. Но это скоро проходит. Теперь уже осторожно, подняв повыше правое плечо и воинственно выставив вперед локоть, Изюмов делает шаг навстречу ветру. Ноги вязнут в рыхлом снегу, в белесой мути ничего нельзя разглядеть. Еще каких-нибудь полтора часа назад, когда шли на ужин, пурга так не бесновалась.

"Самое важное - не сбиться с пути, не упасть", - соображает Изюмов. Он вглядывается в небо: чтобы выйти на метеоплощадку, надо идти прямо на созвездие Арктура. Но звезд нет, и неба нет - все скрыто метельной вьюгой. Чуть зазевавшись, Валентин неожиданно теряет равновесие и падает. Он спешит подняться, но торопливость только мешает. Он спотыкается еще раз. "Так не годится", - говорит себе Изюмов.

Поднимаясь, он набирает в рукавицы снегу, но в горячке не замечает этого. Самое главное сейчас - правильно ориентироваться. Если оставить кают-компанию слева и взять чуть наискосок от нее, то как раз и выйдешь на метеоплощадку. Некоторое время Изюмов стоит, стараясь точнее определить, где кают-компания. В разных местах сквозь плотную завесу пурги пробиваются неверно светящиеся окна поселка. В кают-компании сейчас не должно быть света, лишь у входа может гореть лампочка, но ее в такую непогодь и заметить трудно. Значит, в цепи светящихся окон должен быть темный провал. На него и надо держать.

Изюмов отыскивает глазами этот темный провал, снова определяет направление ветра, вобрав голову в плечи, боком бредет в нужную сторону. Идет неторопливо, делая каждый шаг расчетливо. В такой слепящей мути ничего не стоит разойтись, не заметив друг друга на расстоянии двух шагов. Хорошо бы подать голос, но кто услышит в диком хохоте, свисте и вое пурги? Да и рот раскрыть рискованно - сразу забьет дыхание. Изюмов мычит, тяжело сопит и упрямо бредет.

Мороз больно хватает за щеки, режет глаза, ноги тоже начинают чувствовать холод, только спина влажная. Но самое главное - справиться с дыханием. Все остальное пока терпимо. И очень важно, важнее всего, не сбиться с пути. Добраться до кают-компании, а там взять немного вправо, и тогда все должно быть в порядке.

Кают-компания через два дома. Один Изюмов вроде бы прошел, потому что его сейчас обступила полная тьма, будто он уже миновал поселок. А может, так оно и есть? Покачиваясь под бешеными ударами пурги, Изюмов приостанавливается и решает взять чуть правее - там сквозь снежную муть вроде пробиваются огни.

Хорошо бы попасть в следы Фонарева, но об этом и думать нечего. Домов не видно, о каких следах речь? Только бы не сбиться.

У Изюмова нет с собой даже фонаря, нет ракетницы, хотя зачем все это в такой круговерти? Ведь ему все равно нет нужды делать записи или разглядывать показания приборов. А почему бы и нет? Неужели этот тяжелый, изматывающий путь стоит проделать для того только, чтобы передать струганую дощечку? Что это, эстафетная палочка? "Да, не стал я еще, как видно, полярником", - самокритично думает Изюмов. Такого промаха ни один настоящий полярник не сделает.

Вот он доберется до метеоплощадки - поскорее бы! - и не встретит там синоптика, а это более чем вероятно, и, стало быть, поворачивай назад ни с чем. "А не повернуть ли сейчас?.. Ведь это трусость! Причем тут трусость? Просто надо захватить фонарь и ракетницу, чтобы сделать записи и, когда будет совсем туго, дать сигнал тревоги... Какая чепуха, фонарь есть у Толи, а ракетница в такую пургу не поможет - никто не услышит и не увидит, хоть из винтовки пали, а не то что из ракетницы. Так что не поддавайся, друг, шкурное это чувство, вот что. Не поддавайся!" - решительно приказывает себе Изюмов. И упрямо шагает дальше.

Изюмов представляет себе широкую могучую спину синоптика. Хорошо иметь такую спину, хорошо быть опытным и сильным, как Фонарев. Скверно, что на такого парня набросился. Да еще из-за пустяков. Но это забудется. А может, и нет. Черт с ним, там видно будет. Сейчас важно другое.

Вдруг почти над самым ухом Изюмов слышит тонкое пение скрипки - что за чертовщина! Он останавливается, внимательно прислушивается - голос скрипки сменяется протяжным звоном. Откуда это, что за наваждение? Валька протягивает руку в темноту и нащупывает нечто тяжелое и твердое. Да это же подвешенный у входа в кают-компанию обрубок рельса. Вот как жалуется на свою судьбу промерзший на бешеном ветру металл! Значит, не сбился, вышел к кают-компании. Теперь в самый раз взять резко вправо, и скоро, совсем скоро будет метеоплощадка.

Когда Изюмов натыкается на первый прибор на метеоплощадке, он готов обнять его на радостях. Теперь все, что творится вокруг, не кажется ему страшным. Только вот Фонарева тут нет. Может быть, вернулся, а возможно, бродит поблизости. Изюмов поворачивается спиной к ветру, садится прямо в снег и соображает, что ему теперь делать. После некоторого раздумья оттягивает от лица шарф в ледяной корке и кричит: