Ратникам было тоже несладко. От тяжелых кольчуг гудели плечи. И хотя они не показывали виду, но каждый понимал, что пора сделать привал.

Дружина остановилась на пологом берегу Припяти-реки.

— Всем помыться, привести в порядок оружие и снаряжение! — отдал команду князь и сошел с коня.

Уже через мгновение мы бросились к прохладной чистой воде.

Напоили и искупали коней. Почистили и выстирали одёжу. Благо мыльного корня нашлось по берегу немало. И пока кашевары готовили еду, мы втроем вспомнили, что, несмотря на важность похода, все еще остаемся мальцами.

Вдосталь наплескались и наигрались вволю. Так, что аж губы посинели. А потом растянулись голышом на нагретом прибрежном песке. И теплая волна дремоты растеклась по телу…

И вдруг я почувствовал ладонь на своем затылке.

— Ну, как ты, Добрыня? — Тяжелая отцовская рука скользнула по волосам.

Первый раз за все время похода отец заговорил со мной.

— Да ты лежи. Отдыхай.

— Все хорошо, княже.

— А мозоли твои как? Я понял, что краснею.

— Откуда знаешь, батюшка?

— Князю про свою дружину все знать надо, — сказал он просто.

— С непривычки это, — еще больше смутился я. — Ты же знаешь, мы же без седел всегда…

— Знаю. Но в походе, а тем более в бою без седла никак нельзя. Ничего. Скоро привыкнешь. А пока сходи к Белореву. Пусть смажет, — и пошел проверять, что там кашевары наготовили.

— Что, Добря, задницу набил? — спросил Славдя.

— А тебе-то что? — огрызнулся я.

— Да ничего, — сказал он примирительно. — У меня у самого копчик саднит.

— А я думал, что один я такой никчемный, — сквозь дремоту пробормотал Гридя.

— Так чего ж мы лежим? Аида к знахарю.

И мы рванули наперегонки, перепрыгивая через голые тела дружинников.

Белорев занимался раной Грудича. Царапина на плече болярина была хоть и небольшой, но глубокой. За эти дни она загноилась и стала опасной.

— Эка тебя, — покачал головой Белорев. — Кто ж тебя так?

— То я. — Велемудр, как бы невзначай, оказался рядом. — Ты уж прости меня, болярин…

— Ты же знаешь, Велемудр, не держу я на тебя зла, — отмахнулся Грудич и скривился от боли.

Ятвига передернуло, словно это у него заболела рана. Он горестно вздохнул, почесал затылок и снова вздохнул.

— Ладно тебе! — прикрикнул на него Белорев. — Что болит у тебя?

— Да вроде ничего, — пожал плечами Велемудр.

— Ну и ступай себе. Не мешайся тут.

— Да, Грудич, не повезло тебе, — повернулся знахарь к болярину, когда ятвиг скрылся. — Придется руку отрубать.

— Ты чего, старик, с разума соскочил? Не дам я тебе руку поганить.

— Ну-ну, расшумелся. А ты про руку думал, когда повязку мою сорвал?

— Так ведь мешала она.

— «Мешала»… — передразнил Белорев. — Сейчас отрублю, и рука мешать перестанет.

— Не дам!

— Что значит «не дам»? С пращурами раньше времени повстречаться захотел? Загниет рука, тогда ничем не вылечишь. «Не дам»… в другой раз думать будешь, прежде чем повязки мои срывать. Ну, давай ее сюда.

Болярин опасливо посмотрел на знахаря.

— Да не боись ты. Давай.

Белорев вскрыл нарыв. Промыл рану. Присыпал ее порошком из растертых трав и наложил новую повязку.

— Все. Ступай. И помни, что в другой раз даже спрашивать не буду. Отрублю руку. Так и знай… Ну, а вам что? — строго посмотрел он на нас.

— Нас князь к тебе прислал, — сказал я.

— А на кой мне такие помощники?

— Так ведь не в помощь прислал, — шмыгнул носом Славдя. — Раны у нас…

— Раны? Ну, показывайте.

Мы в нерешительности стали переминаться с ноги на ногу.

— Что мнетесь-то?

Переглянувшись, мы разом повернулись к знахарю спиной и нагнулись.

— Ой, охрани Даждьбоже! — воскликнул Белорев. — Так у вас хвостовая болезнь началась! Дня через три точно хвосты вырастут.

— Врешь ведь, — сказал я.

— Ты меня во лжи винишь? — возмутился знахарь. — Меня? Во лжи? Я сейчас не посмотрю, что ты княжич, по хвосту тебе так надаю, что ты на коне пузом сидеть станешь.

Он бы, наверное, выполнил свою угрозу, но только вдруг остановился и прислушался:

— Это кто тут слезу пускает?

— Не хочу хвост!.. — Такого можно было ожидать от кого угодно, но только не от Гриди. — Не хочу хвост! Дядя Белорев, миленький, что угодно, хоть руку отрезай, но только чтоб хвоста не было.

— Да будет, будет тебе! — Знахарь обнял моего друга за плечи. — Пошутил я. Разве ж Сварог допустит такое, чтоб у живого человека хвост вырос? Успокойся.

— Ух, и рева ты, оказывается, — сказал Славдя. — А еще над моим плащом потешался.

— А тебя, — посмотрел знахарь на меня, — на испуг не возьмешь. Это хорошо. Батюшка твой в первом своем походе вот не меньше Гридислава от хвоста ревел.

— Снова врешь. — Я даже представить себе не мог, что отец и вправду плакать может. — Лучше намазывай давай…

Мы уже обедать сели, когда на опушке леса показался всадник. Он скакал, точно за ним стая волков гналась.

— Ну-ка, ребятушки, доедайте быстрее! — прикрикнул на нас Побор. — Кажись, недобрые вести нам тот конник несет.

И словно в подтверждение слов болярина послышался крик всадника:

— Мал! Скорее, княже! Варяги! Близко! И закипело…

Побросав еду, дружинники стали спешно вооружаться.

Мы, наскоро натянув порты и кожаные нагрудники, бросились собирать развешенную на кустах для просушки тетиву. Побор помог натянуть наши луки и велел держаться подле него.

— Прижмут к реке, — ворчал он, — совсем плохо будет. Эх, Маренины дети…

— Дружина, к бою! — послышался голос отца. — Полк правой руки — к опушке. Полк левой руки — вам у берега стоять. Передовой полк — спешиться! Коней вон в том овражке схороните. Вам первый удар держать. Побор, ты лучников пополам дели. Две лодьи ставь у бора. А три — перед передовым полком. Как скажу, сразу за него уйдете. Велемудр, ты со своими в чащу уходи. И сидите там тихо, как мыши. Увидишь три огненные стрелы, тогда и бейте варягам в бок. Да бейте дружно. Не как в нас.

— Не осрамимся, княже. — Ятвиг надел свою медвежью голову и повел ватагу к лесу.

— Ты как, сынко? — спросил отец, осаживая коня возле меня.

— Не тревожься, княже, — сказал Побор. — Я пригляжу.

— Уж побереги мальцов. Эй, Гридя, носа не вешать! Был бы жив твой отец, сейчас бы гордился тобой. И за хвост не переживай. Отрубим, если что, — улыбнулся он и поскакал к полку левой руки, на ходу отдавая последние распоряжения.

— Ну что, Даждьбожьи внуки, не посрамим славы дедов наших! — громко, чтобы слышали лучники, сказал Побор. — Лик Божий, — показал он рукой на солнце, — над нами! А что пообедать не успели, так на тризне по врагам нашим наверстаем! Верно я говорю?

— Верно! — ответили лучники.

— Дедята! Липок! — позвал он младших боляр. — Берите свои лодьи и давайте к полку правой руки. С коней не сходить. Мало ли, как вражины себя поведут. Остальные — за мной!

Только мы успели встать на место, как из-за излучины реки, двигаясь по течению Припяти, показались три большие ладьи.

— Вон, Добря, видишь? На носах головы змеиные — значит, варяги те ладьи строили, — тихо прошептал Славдя.

— А ты почем знаешь? — посмотрел на него с недоверием Гридя.

— Правду Славомир говорит, — вступился Побор. — Варяжские это ладьи. Зовут они их драккарами. Я тех драккаров насмотрелся. Когда с князем Нискиней, дедом твоим, Добрыня, да с Хольгом[13] Киевским на хазаров ходили. Умен и хитер был старый варяг. Древлянский стол уважал. Не чета Ингварю. Этот все нахрапом норовит… А в драккарах, похоже, не варяги. У тех по бортам червленые щиты, а у этих разномастные. Русь это. Худо дело. А вон и конница. Сразу видать, полянская. Плащи-то алые. В лесу приметные. Не то что наши.

И верно. По берегу черно-кровавым пятном растекалась конница, на ходу разворачиваясь в боевые порядки.