- Котова, Катерина? - вдруг говорит он, не отрываясь от своего занятия, словно обращается не к Кате, а к кому-то ещё, кто есть в комнате, но кого Катя не может видеть.

- Да, - соглашается Катя. - А откуда вы знаете?

- Мы всё знаем, - машинально говорит мужчина, продолжая перелистывать бумаги.

Катя осматривает свои ноги, обнаруживает, что колготки на левой не так порваны, как на правой, где зияет крупная дыра, и прячет правую голень за левую. Потом она ведёт глазами по стене, по портрету Дзержинского, по пятнышку обсыпавшейся краски, к окну, где на белом подоконнике стоят горшки с сухими маргаритками. За стеклом на окне толстая клетчатая решётка, за ней движутся размазанные фигурки людей на той стороне улицы, стоят пыльные дома, но никаких звуков в кабинете не слышно, потому что все окна и форточки затворены.

- Родители твои, Катерина, враги народа, - монотонно произносит мужчина за столом, вслепую поднимая стакан с чаем и отпивая глоток.

Катя ёжится и виновато пожимает плечами.

- Ты их осуждаешь?

- Конечно, - отвечает Катя. - Я только после пионерлагеря узнала, что они вредители.

- А если бы узнала раньше, что бы ты сделала?

- Пошла бы в милицию и рассказала.

- Молодец. И не жалко тебе было бы папу и маму?

- Что их жалеть, если они враги. Врагов нельзя жалеть. И потом я не виновата, что они мои родители.

- А раньше ты их любила?

- Раньше... может быть. Я ведь не знала, - неуверенно отвечает Катя.

- А как же ты, Катерина, не знала, что твои родители, с которыми ты столько вместе жила, предатели, сволочи и враги советского народа? Ты всю жизнь жида вместе с этими подонками и не знала? Или ты догадывалась? Догадывалась? - мужчина поднимает свои страшные чёрные глаза и смотрит на Катю в упор.

Катя мотает головой.

- А? Догадывалась? Отвечай!

- Нет, - робко говорит Катя.

- Нет. Не догадывалась. А ведь тебя и в школе учили, чтобы ты была бдительной. И Ленин говорил: нельзя терять бдительность, никогда и ни за что. И Сталин говорил: контрреволюция поднимает голову, она пытается разрушить наш труд, нашу свободную Родину. А ты не знала, ты не догадывалась. Кто же виноват? Кто виноват?

- Я, - признаётся Катя. Она начинает немного дрожать. - Я виновата.

Следователь порывисто встаёт, выходит из-за стола и останавливается прямо перед Катей, глядя на неё сверху вниз.

- Хорошо, что ты это понимаешь. То, что произошло в детском доме, вчера - это тоже контрреволюция. Это ты понимаешь?

- Да.

- И ты снова ни о чём не догадывалась, ничего не знала? Догадывалась? Или знала? Знала? Отвечай!

- Нет, - тихо отвечает Катя, не решаясь взглянуть следователю в лицо. Она чувствует, как горло и губы уже начинают подёргивать слёзы.

- И не думала даже? Неужели даже не думала? - спокойно и ясно выговаривает сухощавый, наклоняясь к ней и берясь руками за спинку стула. От его дыхания и одежды сильно пахнет никотином. - Думала? - и он встряхивает руками стул вместе с сидящей на нём девочкой.

- Не думала.

- Значит ты снова ничего не замечала. Это что, совпадение? Это случайность? Если что-то происходит дважды, это не похоже на совпадение. А на что? На что это похоже? Отвечай! - Катю снова встряхивает, и она начинает беззвучно плакать, по щеке сползает слезинка.

- Я не знаю, - еле выговаривает она.

- А я знаю, - говорит мужчина. - Это похоже на то, что ты специально не замечаешь, специально молчишь. Ведь ты же знала, что Ломов - это контрреволюция. Знала? Только не врать!

- Знала, - после некоторой паузы произносит Катя.

- Так, хорошо. Тогда расскажи, что ты знала. Всё расскажи, и если ты всё расскажешь честно, тебя не накажут.

- Он краткости всегда хотел, и говорил что законы нам не нужны, главное - понимание. И ещё он по ночам к Саше ходил, и ложился на неё, а она терпела, потому что он бывший революционный матрос. А когда он на неё ложился, он ей делал больно, вот он любил ей делать больно, а потом он её вообще забил до смерти.

- Это всё?

- Всё. Честное пионерское, - Катя подняла мокрые глаза и посмотрела на следователя. Честное пионерское слово придало ей немного смелости.

- Так, хорошо. А старик, который повесился, Никанор Крапин, он был с ним в сговоре?

- Не знаю.

- Опять увиливаешь? Юлить начинаешь? "Не знаю"! Это что за ответ? Это пионерский ответ? - следователь приближает лицо к Катиному и мелкие брызги его слюны попадают ей на щёки.

- Они вообще не разговаривали, здоровались только, - отвечает Катя, снова опуская глаза.

- В глаза мне смотри! - жёстко требует следователь. - Значит, ты утверждаешь, что Крапин не был предателем?

- Я не знаю, - Катя поднимает глаза и жмурится от его хрипловатого голоса, который бьёт ей прямо в зрачки.

- А от чего же он удавился?

- Не знаю. Все ждали, что он на урок придёт, никто не думал, что он уже умер.

- А я знаю, отчего он удавился. Он был в сговоре с Ломовым, но в последний момент испугался и удавился, потому что боялся Ломова, и советской власти, которая таким как он скорый конец готовит, тоже боялся. Мужества в его жалкой душонке никакого не было, да и какое мужество может быть у старого козла, одураченного буржуазными идеологиями? Мы ещё разберёмся, кто им позволил в детском доме детей учить. Старик был прихвостень реакции, с ним ясно, а Ломов - действительно бывший красный матрос, хоть и не пролетарий, но сила, в прошлом примкнувшая к революции, замаскировавшаяся, затаившаяся в её среде, чтобы потом нанести свой коварный удар. А ты молчала об этой кровавой банде, ты допустила их до открытого вредительства, и поэтому тебя можно считать пособницей. У твоей подруги Веры Вышкиной найден растительный наркотик сухой консистенции, и она призналась, что ты употребляла его вместе с ней. Это правда?

- Я не понимаю.

- Траву курила с Вышкиной?

- Да.

- Так, хорошо. Кто ещё курил?

- Никто, только мы вдвоём.

- Значит так, Котова. Тебя переведут в интернат, где живут малолетние воровки, вредительницы и другие дети, которые хотят вырасти паразитами и обузой нашей советской стране. Но там из тебя, и из всех их сделают людей. Воронин! Девчонку накормить, поместить в изолятор, завтра утром чтоб Прошкин отвёз в интернат.