Когда седой гость устаёт и часто, надрывно кашляет перед собой в стол, Ольга Матвеевна хлопает, и все вслед за ней, а потом включают радио, по которому передают праздничные песни, и Ольга Матвеевна выходит с гостями во двор, а Надежда Васильевна предлагает девочкам танцевать под радио. Танцуют парами, и Катя впервые может открыто, на виду у всех, обняться с Зиной, и увидеть близко к себе её лицо, обычно совершенно скрытое ночной темнотой. Зина шепчет ей на ухо, они смеются и толкают встречные пары, в столовой тесно танцевать, и Катя с Зиной, как и другие, вылетают на улицу, под конус жёлтого фонаря, и кружат по песку, испрещивая его следами сапог. Гости стоят неподалёку, курят, седой запахивает рукой воротник на горле и улыбается чему-то своему, усатый смеётся, притоптывая ногой, ему визгливо вторит Валентина Харитоновна, а Ольга Матвеевна не смеётся, она пустоглазо смотрит в песок, машинально убирая рукой папиросу ото рта, и сбивает пепел указательным пальцем. Покурив, гости собираются уезжать. Седой прощается с девочками, он уже почти не может говорить, пыль походов разъедает ему горло, он только кивает и машет устало рукой в тёплой перчатке. Одна из девочек целует его, поднявшись на цыпочки, потом смущённо отходит в сторону, и тут все начинают подбегать к нему и целовать. Усатый хохочет, притоптывая ногой, ему визгливо вторит Валентина Харитоновна, поцеловав красного комиссара в бритую щёку, Катя чувствует странный его запах, химический аромат лекарств и жжёный дух больного горячечного тела. Некоторые целуют героя даже два раза, и ему приходится отступать к будке, где скалится за решёткой окна неусыпный Макарыч, как обезьяна в клетке, и Надежда Васильевна заслоняет седого от лезущих к нему девочек, насильственно прекращая стихийную демонстрацию нежности. На прощанье комиссар ещё раз машет из машины рукой, дверца захлопывается и мотор рычанием заставляет колёса разбрасывать песок, железные ворота со стоном смыкаются, вновь оставляя детскую толпу на тёмном острове, отгороженном от всего мира камнем высоких стен.
Радио умолкает, девочки печально собираются в очередь у сортира. Катя стоит с краю, заслонённая стеной барака от фонаря, что даёт ей возможность хорошо видеть звёзды, просыпанные в небе, будто должна скоро прийти большая серебряная птица и склевать их для своей сытости.
- Вот ты где, Котова, а я тебя всюду ищу, - говорит вдруг над ней голос Надежды Васильевны. - Пошли, к начальнице.
Катя вопросительно смотрит в холодные глаза Надежды Васильевны, но там нет ответа, и тогда Катя понимает: что бы не случилось, пощады не будет. Надежда Васильевна молча поворачивается и идёт прочь, и Катя начинает плестись ей вслед. К Ольге Матвеевне. Это крысы, крысы. По пути её постепенно пробирает дрожь, и когда они проходят мимо второго барака, у Кати уже зуб на зуб не попадает.
- Я что-то плохо сделала? - робко спрашивает она, не в силах больше выносить гнетущую кладь неизвестности. Надежда Васильевна молчит, засунув руки в карманы своего военного полушубка, шаги её тяжелы, и Катя понимает, что Надежда Васильевна пьяна. - Я что-то сделала не так? - снова спрашивает Катя, и сердце снова замирает у неё в груди. Она уже и не думала, что её сердце сможет так замирать, но страх глуп и всё ещё живёт в ней, несмотря ни на что. Надежда Васильевна не отвечает Кате, она смахивает волосы рукой со лба, покачнувшись на повороте, опирается той же рукой о стену цеха за углом, но удерживается и идёт дальше. Так они приходят к каменному строению с начисто выметенным крыльцом, над крышей которого течёт река дыма, заслоняя своим потоком сияние звёзд. Катя ещё никогда не была внутри, там страшно и тепло, хорошо натоплено печкой, из глубины комнат слышится музыка, бархатный женский голос поёт о любви и цветущих весенних садах. Надежда Васильевна стучит в одну из дверей, приоткрывает её, берёт Катю за плечо и вталкивает её перед собой внутрь. Катя спотыкается о порог, хватаясь рукой за дверной косяк, и видит стол у окна, накрытый скатертью, на нём тарелки и бутылки, сбоку от стола застеленная серым одеялом кровать, рядом с ней полированный комод с двумя дверцами, на комоде стоит горящая керосиновая лампа и лежат стопки книг, на стене висит портрет товарища Сталина. Катя останавливается взглядом на лампе, которая лучится ярким потусторонним светом, словно всё находится где-то глубоко под землёй. Она боится смотреть в другую сторону, где стоит у окна, закрытого белой гардиной с инеевой вязью, приближённая к высшим силам Ольга Матвеевна.
4. Пальцы смерти
Дверь затворяется за Катиной спиной, и наступает молчание. В молчании горит керосин, бьётся Катино сердце и играет за стеной патефон, грудной женский голос продолжает петь о потусторонней жизни, окрашенной в густой белый цвет, будь то снег или цветущая черёмуха. Ольга Матвеевна стоит неподвижно и беззвучно, она как будто и не дышит, воздух не совершает движения в её пустых дыхательных путях, а просто замер там, подобно затекшей внутрь воде.
- Садись на стул, - наконец произносит Ольга Матвеевна. Голос её идёт в другом направлении от Кати, куда-то в стену. Катя находит перед собой стул, отодвигает его и садится, опустив глаза. Скорее бы уже всё кончилось.
- Посмотри, там на столе еда. Хочешь - поешь.
Катя смотрит, куда велено, и видит нарезанные куски ветчины и хлеба, нечищенные яйца, красное яблоко, пару солёных огурцов и наполовину полную бутылку водки. На отдельной тарелке лежит яичная скорлупа и несколько огрызков от уже съеденных яблок.
- Что же ты не ешь? - спрашивает Ольга Матвеевна отрешённым, красивым голосом. Катя берёт кусок хлеба, кладёт на него ветчину и откусывает от образовавшегося бутерброда полным захватом рта. Едва успев прожевать и проглотить, она кусает снова, давясь, и таким образом быстро запихивает в себя еду. - Голодная, - произносит Ольга Матвеевна, словно дивясь, как это Катя ещё может быть голодной. От этих слов у Кати кусок застряёт в горле.
- Вкусно?
Катя кивает, вытирая рукой рот.
- Ещё хочешь? Ты хорошо жрёшь, - Ольга Матвеевна подходит и садится на второй стул. - Любишь жрать? Дети любят жрать. А срать любишь? Что молчишь? Срать любишь, спрашиваю?