В кругу молодых японцев дочь капитана Номуры не считали особенно красивой. На их взгляд, ее лицо было слишком выразительным и недостаточно круглым. Недостатком считали они и живость ее глаз. Однако европейцы находили Кийоми пленительной. Ее приветливая улыбка, обаяние и прежде всего уверенность, с которой она себя держала, были порождены далекой Европой. Отец Кийоми долго жил за границей, работая военно-морским атташе в Риме и Берлине. Детство Кийоми прошло в Европе. Очень рано лишившись матери, она выросла куда самостоятельней других девушек. Ей были чужды робость и приниженность, свойственные японкам. Она воспитывалась не в строгости и уединении, как принято в японских семьях, а была хозяйкой в доме своего отца. В отличие от других дочерей из хороших семей, она имела профессию. Юная баронесса Номура была сотрудницей профессора Мацумото, которому правительство поручило спасти культурные ценности страны — те, что еще уцелели к нынешнему времени.

К этим ценностям относились и сложные полузабытые танцы, которые прежде в особых случаях исполнялись в храмах. И то, что Кийоми посвятила себя этой области старины, спасло девушку от беспощадных критиков из аристократических кругов, которые наверняка резко осудили бы ее за то, что она живет не так уединенно, как полагалось девушке ее происхождения.

Кийоми увидела, что у Равенсбурга плохое настроение.

— У тебя неприятности? Если так, я бы хотела разделить их с тобой.

Он не хотел пока рассказывать ей о неприятном известии. Но она, казалось, догадывалась, в чем дело.

— Если бы это были обычные служебные неприятности! Но это хуже, Кийоми. Гораздо хуже!

Она вздрогнула точно так же, как Равенсбург, когда посол отвел его в сторону на приеме.

— Значит, из Берлина ответили отрицательно? Равенсбург молча кивнул.

Девушка плотнее запахнулась в парчу, словно ей стало холодно. Но быстро овладела собой.

— Не огорчайся, дорогой. Мы ведь ничего другого и не ожидали.

— И все-таки я не сдамся! — горячо воскликнул он. — Я не сдамся… я поеду в Берлин.

Она умоляюще протянула к нему обе руки.

— Не делай этого, Герберт, не езди в Берлин, дорогой! Это было бы большой ошибкой… Мы ведь и так вместе, мы любим друг друга.

Равенсбург ласково погладил ее по руке.

— Пока мы оба здесь, в Токио, еще можно смириться, — согласился он. — Но ведь меня в любой день могут перевести. Идет война, и я, конечно, попросился на фронт. Меня могут призвать со дня на день… Мы должны подумать о своем будущем…

— Герберт, ты загадываешь очень далеко наперед!

— Я обещаю тебе найти выход. Я уже… Ну ладно, мы поговорим об этом в другой раз.

Раздался резкий стук в дверь, и в комнате появилась костюмерша. На ее лице была недовольная гримаса. Костюмерше не нравилось, что у баронессы Номура могут быть интересы, не имеющие отношения к классическому искусству. Она протянула девушке большую волосатую маску. Кийоми, схватив ее обеими руками, надела на голову. Превращение было полным. Вместо прелестного девичьего лица на Равенсбурга смотрела страшная маска. Рыжие, цвета ржавчины, спутанные волосы ниспадали на плечи девушки, полностью закрывая их. Из оскаленной пасти торчали волчьи клыки, на месте глаз ярко полыхали большие ярко-красные круги.

— Кийоми, не смей носить это! — запротестовал возмущенный Равенсбург. — Отвратительный наряд!

Она рассмеялась.

— Не забывай, что, несмотря на пугающую внешность, я добрый демон. Я прогоняю злых духов, чтобы они оставили в покое рисовые поля крестьян. Я добрый дух… и тот, в кого я вселяю ужас, все же любит меня.

— Прогони тогда и моих духов, — с грустью попросил он, — которые хотят нас разлучить.

Костюмерша, укоризненно поглядывая на Равенсбурга, расправила складки тяжелой ткани на девушке, и «демон» исчез из комнаты. Равенсбург отправился в зрительный зал и сел за маленький, заказанный им столик у самой сцены.

Зал был заполнен всего на две трети. Но и это считалось нормальным. Старинные медленные танцы не пользовались популярностью в нынешней столице. Чтобы понять символику этих обрядовых танцев, нужно было разбираться в старинной японской музыке, сопровождавшей каждое движение танцующих. В этой музыке отсутствовала какая бы то ни была гармония, да и вообще все то, что мы привыкли понимать под словом «музыка».

Кийоми объяснила Равенсбургу, что означают отдельные фрагменты ее танца. Это была древняя религиозная легенда.

Крестьяне отдаленной долины долго страдали от ночных заморозков, которые губили их урожаи. Наконец, не выдержав, они обратились к страшному и уродливому демону Угаци, прося помочь им. И Угаци оказался вовсе не таким страшным и злым, каким его считали, он обещал помочь крестьянам. Холодными весенними ночами он отправлялся на поля и распугивал злых духов, которые уже были готовы погубить нежные ростки. В награду за добрые дела счастливые крестьяне назвали Угаци своим защитником и выстроили для него храм.

Танец потребовал от Кийоми большого напряжения — он длился долго и состоял из множества сложных движений. Дышать в тяжелой маске было трудно. Одежда из плотных тканей тоже весила немало. В дополнение ко всему в зале среди гостей сидел профессор Мацумото. Кийоми знала, что он-то заметит любую, даже малейшую ошибку.

Вскоре после первого антракта в зале возникло движение. Появился Рихард Зорге, который в полутьме пытался отыскать Равенсбурга. Увидев его, он подошел и сел рядом.

Зорге был одет в поношенный костюм «на все случаи жизни». Манжеты, выглядывавшие из рукавов, были несвежими. Но это его нисколько не смущало. Даже наоборот!

— Неплохо устроились здесь люди, — обратился он Равенсбургу достаточно громко, так что его можно было слышать за соседним столиком. — В темноте не видно, кто может себе позволить такую роскошь, как чистая сорочка.

— Вас, дорогой мой, — добродушно возразил Равенсбург, — все равно не обвинят в роскошестве, даже при ярком солнце.

— Тогда я спокоен, — засмеялся Зорге и бросил недоуменный взгляд на свободный стул, стоявший у стола.

— Я был убежден, что наконец-то встречу вас с женщиной… А вы опять сидите один.

Равенсбург заверил его, что чувствует себя отлично и в одиночестве.

— Вот уже три года я знаю вас, — продолжал Зорге, — и так же, как и любой из нас, знаю, что вы где-то спрятали красивую, как солнечное сияние, женщину, для которой вы с редким упорством храните германскую мужскую верность… Знаете, Равенсбург, это не очень-то порядочно с вашей стороны! Чистейший эгоизм — лишать своих соплеменников возможности восхищаться вашей драгоценностью. Разве вам не хочется немного насладиться завистью других?.. Это же доставляет бесконечно большое удовольствие!

Тон, которым он говорил, был крайне неприятен Равенсбургу. В конце концов, даже если Зорге и не знал о Кийоми, речь шла о ней. Равенсбург с трудом подавил раздражение.

— Нет, дорогой мой, так лучше. Во всяком случае, поостерегусь знакомить вас с девушкой.

— Может быть, вы и правы, — сказал Зорге. — Моя неважная репутация накладывает известные обязательства, от которых я не могу уйти.

Во время этого разговора даже сильно развитое «шестое чувство» Зорге не сумело подсказать ему, что таинственная женщина, о которой шла речь, находится рядом. Скрытая пышными складками материи и уродливой маской демона, она ритмичными шагами двигалась по сцене.

Зорге пришел сюда, желая, видимо, показать присутствующим, что он интересуется культурой древней Японии. Но ему было скучно. Его взгляд все чаще устремлялся в конец зала. Он хотел посмотреть, что за люди ходят на такие представления.

Внезапно он слегка вздрогнул. У входа в зал стояла женщина, которую он знал и которая, очевидно, его искала. Равенсбург проследил за взглядом Зорге и тоже увидел женщину. Это была европейка, лет тридцати — тридцати пяти, одетая очень просто. Она выглядела несколько грубоватой, хотя была модно и аккуратно причесана.

— Я поражен, Зорге, — съехидничал Равенсбург. — После романа с хрупкой Лундквист могло показаться, что ваш вкус стал тоньше.