— А нельзя ли как-нибудь связаться с Натузиусом?.. Он же отправился не на тот свет!

— Для нас он на том свете, — отрезал Богнер.

— Во-первых, капитан на японском крейсере где-то в открытом море, а во-вторых, мы же не можем радировать ему открытым текстом: это прочтет полмира.

— Разве дело так горит? — поинтересовался Хефтер. — Когда он возвращается?

На наивный вопрос атташе, только что севшего в лужу, никто не обратил внимания. Посол бессильно развел руками.

— Прежде всего никто из нас не может сказать, когда должна состояться встреча.

— В перехваченной радиограмме, — разъяснил Богнер, — говорится только о точке. Время рандеву не указано. Возможно, дата была передана позднее… К сожалению, вторую радиограмму перехватить наши друзья не смогли.

Посол решил предостеречь от поспешных выводов.

— Прошу вас, господа… Мы говорим сейчас только о вероятности того, что в радиограмме шла речь об «Аахене». Это еще вовсе не доказано… В конце концов, Тихий океан не пруд, там могут встречаться и другие.

— Но максимум осторожности соблюдать необходимо, — предупредил доктор Зорге. — Все это дело мне кажется очень серьезным, господин посол. Надо что-то делать.

— Надо, надо, дорогой мой, — поддержал посол своего друга, улыбнувшись ему. — Я уже думал… Может быть, самое лучшее — связаться с японским главным военно-морским штабом. И немедленно.

Он повернулся к Равенсбургу.

— Вы хорошо знаете семью барона Номуры. Поезжайте к нему. Захватите с собой радиограмму. Он сразу увидит, касается она «Аахена» или нет…

Равенсбург кивнул. Посол протянул ему листок бумаги с текстом.

— Разумеется, вы поговорите с ним наедине.

— Конечно, господин посол.

— Да-а, — заключил Тратт, — нам остается только надеяться на лучшее.

Присутствующие встали, прощаясь с послом жестом, который был лишь слабым подобием «германского приветствия». В жаркое время года, когда у всех были влажные ладони, взмах правой рукой был очень гигиеничным приветствием. Его даже рекомендовали врачи. Только Богнер, придавая большое значение этому жесту, вытягивал руку на всю длину и поднимал ее, как полагалось.

— Дело с передатчиком, — заметил Зорге, идя с группой сотрудников посольства через сад, — мне очень не нравится. И как это японцы не могут покончить с ним?.. — покачал он головой.

Атташе по вопросам культуры отнесся к известию проще.

— А кто знает, может быть, это радиолюбители. Среди них есть совершенно безобидные люди, которые стучат просто так, для удовольствия.

— Владение и пользование частными передатчиками, — разъяснил ему полковник Фихт, — по японским законам категорически воспрещается.

— Именно поэтому… — невозмутимо возразил атташе.

— Что вы имеете в виду? — спросил его Фихт, повысив голос. — Что значит «именно поэтому»?

— Именно потому, что запрещено, это и доставляет людям удовольствие.

Но это объяснение не нашло поддержки.

— Такое удовольствие, мой молодой друг, — строго заметил майор Клатт, — может слишком дорого обойтись любителю.

Группа достигла большого куста сирени, откуда расходились дорожки к различным служебным зданиям. Несмотря на жару, Зорге подал Равенсбургу руку на прощание.

— Итак, дорогой мой, постарайтесь поскорее увидеть капитана 1-го ранга Номуру. Но тем не менее будьте осторожны при езде, — сказал он с теплотой в голосе. — Эта дорога чертовски извилистая.

Главный штаб императорского военно-морского флота располагался не в самом Токио, а в двух часах быстрой езды на автомобиле от столицы.

Для Равенсбурга дорога от Токио до Иокогамы была сплошным мучением. За последние годы столица как бы срослась с гаванью, превратившись в единый густонаселенный район. Сорок километров приходилось ехать по городским улицам, забитым звенящим и грохочущим транспортом.

Уже стемнело, когда Равенсбург наконец, оставив позади последние улицы Иокогамы, свернул на узкое шоссе, которое по самому берегу полуострова вело к сильно укрепленному мысу.

Шоссе было открыто для всех лишь на небольшом отрезке. Вскоре после Иокогамы путь посторонним преграждал шлагбаум. Начиная с этого места весь район был объявлен запретной зоной военно-морского флота. Японцы издавна считаются очень осторожными людьми.

Едва часовые заметили чужую машину, остановившуюся у шлагбаума, тотчас бросились к ней. Лица их были хмурыми, примкнутые штыки винтовок тускло мерцали в сумерках.

Но Равенсбургу не пришлось даже раскрыть свой документ. Хризантемы с шестнадцатью лепестками, оттиснутой золотом на обложке удостоверения, было достаточно. Как только оба часовых увидели священный знак их императора, они на мгновение почтительно замерли, а затем молниеносно рванули шлагбаум вверх.

«Что за странная страна, какой противоречивый образ мыслей! — думал Равенсбург, ведя машину дальше. — С одной стороны, покрывают всю страну густой сетью тайной агентуры, создают громадные запретные зоны. С другой же — достаточно предъявить документ с оттиском цветка на обложке, который легко можно подделать, чтобы проехать в любое место. Ведь то, что предъявил я, было обычной дипломатической карточкой, которая есть у всякого дипломата, а значит, и у сотрудников советского посольства».

Равенсбург вспомнил свою поездку на Южное море в прошлом году. По каждому из расположенных там японских островов, которые когда-то были немецкими, его сопровождал офицер полиции. Цель была ясна: немец не должен оказаться в районах береговых батарей. Но один из офицеров, будучи очень занят, ограничился тем, что сунул Равенсбургу карту острова с отмеченными красным карандашом пунктами, где не следовало появляться. Попади такая карта в руки врага, ей бы не было цены.

С тех пор Равенсбург понял, какие шансы открываются перед человеком, действительно разбирающимся в своеобразном характере мышления японцев. Тот, кто умел пользоваться их нелогичностью и был достаточно хладнокровен для того, чтобы проникнуть через щели, оставляемые их чрезмерным рвением, встречал здесь в разведывательной работе, наверное, меньше трудностей, чем в Европе, где тщательно охранялись наиболее важные объекты и тайны. Он был убежден, что большинство ценной информации, которую добывал Зорге, доставалось ему в основном очень простыми способами.

Если бы Равенсбург не спешил, он бы насладился этой поездкой. Слева от дороги лежала большая бухта Иокогамы. В темной воде отражались огни множества судов, которые входили или выходили из гавани или просто стояли на рейде. Яркими точками вспыхивали сигналы маяков. Побережье, вдоль которого ехал Равенсбург, лежало во тьме и было пустынным. Недоверчивый военно-морской флот не разрешал сооружать ни вилл, ни купален в своей запретной зоне. Лучи прожекторов больших военных кораблей, стоявших на рейде Иокогамы, без устали скользили по воде. Вот уже несколько лет империя воевала с Китаем, в Европе тоже шла война. Япония была настороже.

Равенсбург знал это лучше, чем многие другие. Враг, которого следовало опасаться немецкому блокадопрорывателю, был врагом невидимым. Он, не колеблясь, уничтожит и японский танкер, когда тот будет снабжать топливом судно в открытом море. Подводная лодка наносит удар незаметно. О том, кто его нанес, чья это лодка, можно будет только догадываться. Для того чтобы заявить официальный протест, нужны не догадки, а доказательства.

Конечно, «Аахену» грозит опасность. Кто заинтересован в получении информации о месте встречи в южной части Тихого океана, переданной очень осторожным радистом? Оба судна ни в коем случае не должны встречаться в условленной точке. Рандеву надо отложить или перенести в другое место. Но кто знает, может быть, уже поздно?..

Автомобиль, взвизгнув шинами, взял крутой поворот, и в первый раз за весь путь перед водителем открылась прямая лента шоссе, исчезающая в темноте.

Равенсбург нажал на педаль — мотор как бы сделал глубокий вдох — и стремительно погнал машину вперед.

То, что случилось потом, в середине этой прямой, произошло столь быстро, что Равенсбург так и не понял, как это вышло.