И когда Витя в госпитале получал орден из рук маршала танковых войск, немки кивали ему и аплодировали из-за кулис. Даже кинули ему какой-то цветочек желтенький.

Ощущать себя фарс-героем Виктор Иванович перестал, когда военный комиссар города Ленинграда тихо сказал ему в своем кабинете: "И в мирное время офицеры, увы, погибают. Интересы государства... Ваш сын... Разделяю ваше горе..." Дальше шли слова, которые Виктор Иванович вспомнить не мог. Затем комиссар передал ему орден Красной Звезды, которым был награжден его сын Сережа.

Виктор Иванович повесил Сережин орден в застекленной рамке, как вешают драгоценные экземпляры засушенных бабочек. Орден кроваво мерцал на черном бархате. "А может быть, взрыв? Обыкновенный взрыв по причине чьей-то халатности..." Нет! Обыкновенный взрыв Виктор Иванович с негодованием отвергал. Недаром с ним разговаривал сам военный комиссар города. Вглядываясь в Сережин орден, Виктор Иванович прозревал голубое небо, белые облака, медленных белых птиц и тени, воспаряющие в небеса.

На свадебных старухах ювелирка полыхала, словно закат над ведьминым лесом.

- Что мы имеем? - сожрав севрюгу, спросил зять Алик. - А ничего. Мы имеем лишь то, что можем. А что мы можем? А ничего. Лозунги - валюта неконвертируемая. Так что, товарищи ветераны, могу предложить вам язык телячий, икру черную, икру красную, бок белужий. И знаете - чихал я на вас. И на своего тестя. Он монумент, поставленный на дерьме. - Алик налил себе фужер водки, бросил туда хрену, маслин и хватил разом. Косточки маслин, обсосав, выплюнул и сам себе заорал: - Горько!

Горько было Виктору Ивановичу. Не от дурацких выкриков зятя Алика вдруг ощутил Виктор Иванович, что вернулись к нему две его комические подруги. Сидят рядом и спрашивают: "Ты еще живой, часовой? Зер гут. Не кривься. Твой орден не хуже многих других орденов. Твой боевой пост входит в первую десятку боевых постов всего мира. И не надо речей. Хватит аплодисментов".

Лист копирки облепил колено Виктора Ивановича. Он посмотрел ее на свет. На копирке было отстукано: "Займу пять тысяч рублей. Через год отдам восемь".

"Этот ловкач схвачен, - подумал Виктор Иванович. - По телевизору говорили".

У старухи-инженю есть деньги. Большие деньги. Она эту семью в руках держит. Ах, Олег Данилович, Олег Данилович. Вы сами своих сыновей ей в лапы пихнули. Насте, конечно, замуж пора. Тридцать лет. Красота уходит.

После Сережиной смерти Настя пошла в загул. Что-то происходит с людьми, что-то выворотное.

На другую тумбу письменного стола сел Шарп.

- Увезли Даниловича. Тяжелый. Лев... - Шарп заплакал. - Я письмо получил от своей Наташки из Иерусалима. Внук мой, Борька, погиб. В Наблусе. Город такой, Наблус... Витька, ты слышишь, я тебе говорю: Борька, мой внук, погиб на войне. Витька, ты помнишь мою Наташку? Теперь седая. Теперь мы с тобой только двое...

Виктор Иванович протянул Шарпу копирку. Шарп посмотрел ее на свет: "Займу пять тысяч рублей..."

Часам к девяти свадьба устала. Золото на старухах потеряло блеск. Завитушки на головах Настиных подружек распрямились. Настины братья, давно снявшие пиджаки и галстуки, расстегнули рубахи до пояса.

- Маленький концерт, - сказал один из них, Михаил. - Сейчас моя дочка Людочка пропоет вам частушки собственного сочинения.

Расчистили место. В лакированный паркетный круг вошла внучка Олега Даниловича, девочка лет девяти, в его победном спецпиджаке. Орденов на пиджаке и медалей было - сплошь.

Людочка обтянула пиджаком свою маленькую круглую попку, повихлялась и заперла разнузданно:

Нам медали эти дали,

Что воров мы не видали,

Свою землю не жалели

Громко пили, вкусно ели...

Людочка опять повиляла попкой.

- Кошмар, - сказал Шарп громко. - Она же дитё.

Людочкина мама навесила над Шарповой головой свои ароматные наливные груди.

- А правда, - сказала она. - Правда глаза колет. А, Вениамин Борисович, сознайтесь - колет? Сейчас и по телевизору об этом показывают. Даже в "Утренней почте".

- Горько! - заорал зять Алик и принялся стрелять в гостей из пальца: - Ду-дых... Ду-дых...

Старушка-инженю смеялась - дрожала, как кофемолка. Раззолоченные старухи-гиппопотамши отодвинулись от нее, поджали губы. Их ухоженные мужья потупились.

- Сжечь, - сказал зять Алик.

Тут поднялся Олег Данилович, издал звук засорившейся водопроводной трубы и рухнул на стол в севрюгу, икру, языки, белужий бок и фаршированного язя.

Внучка его завизжала. Запуталась в пиджаке. Упала затылком о паркет. Ее мама ногой отшвырнула пиджак в прихожую, подняла дочку и, приговаривая с прихрюкиванием: "Мы их... Мы их..." - понесла дочку в соседнюю комнату.

Виктор Иванович подумал тоскливо, что медаль лауреатская, полученная за участие в разработке передатчика на сверхдлинных волнах, лежит сейчас в винном соусе.

Вокруг Олега Даниловича сгрудились сыновья и гости. Шарп командовал: "Осторожно. Инфаркт. Кладем на диван. Позвоните в "Скорую". Снимите закуски с лица".

Виктор Иванович вышел в прихожую.

На полу валялся пиджак. У телефона стоял зять Алик. Вместо "инфаркт" он кричал: "Кандагар! Саланг! Гиндукуш! Каранты!" Виктор Иванович отобрал у него трубку, объяснил все диспетчеру и назвал адрес. Он погрозил кулаком зятю Алику. Но вместо Алика стояла старушка-инженю. Она с тоской и смирением держала пиджак в руках. Алик, вытянув ноги, сидел на подзеркальнике.

- Сколько лет мы отдали пиджакам, - сказала старушка.

Пиджак шевельнулся. Старушка пискнула, как мышка, выпустила его из своих лапок и шустро выскочила в коридор. За ней выскочил Виктор Иванович. Алик вылетел. Красный, с натрепанными ушами.

Величественно выплыл пиджак. Он был раздут. Он звенел. Требовал почтения к себе. Угрожал чем-то жутким.

Коридор длинный-длинный - ось через весь дом, от торца до торца. Пол дощатый, крашеный. Блестит. В тридцатые годы архитекторы разработали эту ось как символ грядущего рая.

Старушка оттолкнула пиджак кулачком, выскользнула на лестницу. Пиджак надвинулся на Алика. Алик перепрыгнул его головой вперед с последующим кувырком. Помчался по коридору в противоположный торец. Пиджак надвинулся на Виктора Ивановича. Виктор Иванович поднырнул под него, касаясь пальцами пола, и побежал. Он видел, как Алик выскочил в окно.

Именно тогда он понял, как просто шагнуть с тридцать пятого этажа в спасительную пустоту. Там только вечность. Только свет. Только небо.

Он легко вспрыгнул на подоконник. Будь у него пистолет, как у сына Сережи, он выпустил бы всю обойму в пиджак. И... Смерти нет! Тем более для молодых. Есть мгновенный безболевой переход из жизни в послежизнь.

Под окном была куча песка. Именно в ней сидел Виктор Иванович. Песок был влажным. Мусорным. Зять Алик заворачивал за угол дома с криком: "Кандагар!" Над Виктором Ивановичем в окне второго этажа стояла Настя в отцовском пиджаке.

- Ну, вы молодец, дядя Витя, - говорила она. - Я бы тоже скакнула. Мне нельзя. Я на пятом месяце.

- Почему ты не возле отца? - сурово спросил Виктор Иванович.

- Я там лишняя. Там сейчас братики. Золовки. Да вы не беспокойтесь. Ничего с ним в данный момент не сделается - его на Гертруда выдвинули. Она передернула плечами, медали и ордена звякнули разом, будто сомкнулся капкан.

- Борьку моего убили... - плакал Шарп. - Я все не говорил тебе, чтобы не бередить. Уже больше месяца, как Наташка мне телеграмму отбила. Борьку моего...

Виктор Иванович думал: "Наверное, и Борька ушел туда, в белые облака, минуя смерть и боль..."