В Домодедово я взял такси и поехал в офис. Шофер был колоритный оживленный кавказец лет пятидесяти, чем-то похожий на Хаджи-Мурата из одноименного фильма. Звали его Рома. Узнав, что я работаю в области экологического мониторинга и везу из Бугульмы пробы воды и грунта, он тут же рассказал о последствиях перекрытия Кара-Богаз-Гола, озоновых дырах и обстановке на комбинате "Маяк".

Говорил Рома на кавказско-среднеазиатском жаргоне. Когда я стал отвечать на нем же, он моментально признал меня за своего, и спросил, откуда я родом и все такое. Рассказав, что долгое время проработал в горах Средней Азии и на Кавказе, я поинтересовался его национальностью и семейным положением. Он сказал, что имеет три диплома, трижды был женат и имеет трех сыновей, двух хороших и одного так себе, "без масла в голове".

– А сейчас холост?

– Да уже семь лет. И больше жениться не буду, хоть крести.

– Что так?

Посмотрев на меня, он, видимо, понял, что везет человека схожей судьбы. И стал рассказывать, может быть, самому себе рассказывать о жизненном своем пунктике, сделавшем его таким, какой он сейчас есть:

– Когда в Москву переехал, познакомился с русской, на семь лет младше. Такая красавица. Женей звали. Хорошая женщина, совсем полюбил. Дочка тоже хорошая, в десятом классе, как родная стала. Пожили немножко, и потом Женя интересоваться стала, не собираюсь ли я к ней совсем переехать. Я сказал, что с удовольствием перееду, но очень не хочу получить маленьких таких симпатичных рожек, потому что я гордый кавказец из уважаемого рода, а на Кавказе к рогам очень хорошо относятся, но только к тем, в которых не позор, а хорошее вино.

– А почему ты думаешь, что я тебе изменять буду? – удивилась. – Ты ведь мужчина хоть куда, красавец, да и зарабатываешь хорошо?

– У тебя такое... такое красивое лицо... – я не сказал, что в ее лице было что-то такое, сказать по-русски не могу...

– Порочное, что ли?

– Зачем порочное! С такой бы я не лег. Но что-то было. Тогда было. А сейчас ты прав...

– Так что случилось?

– Три года нормально прожили, или я просто не видел. Потом стал замечать, что глаза другими стали. Что-то такое в них было, что мимо меня смотрело. Как будто дожидалась, когда меня не будет, когда по делам уйду. Ты меня извини, но я даже племянника попросил за ней последить месяц-два, так рога не хотел иметь. Стыдно было пацану говорить, зачем это надо, и сказал, что нехороший человек, маньяк, за ней давно ходит, чтобы мне отомстить. Мне самому боится в глаза посмотреть, как побитый пес, и жену поэтому хочет зарезать. Племянник, Рамазан его зовут, в юридической академии учится, три месяца за ней совсем как Шерлок Холмс ходил, в подъезде под лестницей стоял, бинокль смотрел, но ничего не увидел, даже когда я в командировке был. А у нее глаза все такие же, еще хуже даже. Тогда племянник мобильник специальный мне дал, чтобы в квартире спрятал, и слушал, когда разговаривать будут. Я слушал, весь красный от совести, но только с дочкой она говорила и с Лизой, соседкой. И часто о том, какой я хороший мужчина, и как она меня любит...

– Понятно... – сочувственно покачал я головой. – Женщины быстро находят языком родственные места...

– Ничего не понятно! – прервал он меня возбужденно. Соседи у меня хорошие, я всех знаю, меня все знают, в гости друг другу ходим, на дни рождения собираемся, арбузы-дыни делим. И Лизу хорошо знаю, она беженка из Чечни, в Грозном полгода в подвале просидела с двумя детьми. Двадцать семь ей, а на вид лет сорок. Мужа на глазах убили, до сих пор мужчин боится. Потом я к ней хотел уйти, но она не захотела, сказала, что это я назло Жене придумал...

– Бабы – это бабы...

– Да слушай ты! Я ж своими глазами все потом видел! И до сих пор вижу! Летом, после того, как дочку ее в институт хороший устроил – четыре тысячи долларов заплатил! – уехал в Петербург, в командировку, но по дороге машина сломалась, и днем вернулся. Дверь открыл, и слышу – в спальной она стонет:

– Еще, Мурат, еще!

Ноги мои стали как мокрая глина, глаза бельмами покрылись как у столетнего старика. Еле-еле подошел к двери спальной, открыл и увидел свою Женю. Она, совсем голая, стояла на четвереньках. На полу. На ней был Мурат. Они меня не видели и не слышали, даже Мурат. Он, выпучив глаза, осатанело ее надраивал, она стонала от счастья...

Мы помолчали.

– Знаешь, супружеская измена – это такое дело, – сказал я, когда Рома посмотрел на меня веселыми глазами, заметно помутившимися от жизни, посмотрел, желая услышать мнение. – Обычное дело и у нас, и, думаю, у вас, на Кавказе. У меня, по крайней мере, две пары рогов в коллекции. Одну приобрел в отместку, другую – от длительного отсутствия, я ведь геологом был. И ничего, шея не болит. И вообще, я думаю, что они есть у каждого женатого мужчины. А Мурат, что, другом был?

– Да. Я привез его с Кавказа. Он – собака.

– Согласен, что собака...

– Ты не понял, он настоящая собака. Гав-гав-гав и писка красная, знаешь? Я разве не говорил, что у меня была собака, большая кавказская овчарка?

Я выругался, воочию вообразив вышеописанную сцену в существенно отредактированную очевидцем виде, и протянул:

– Дела... Ничего подобного не слышал.

– И эта б-дская собака сразу же нашла мобильник Рамазана, – засмеялся Роман довольно. – Вот сука!

Когда подъезжали к офису, ему позвонили.

– Вот, на шашлык друзья приглашают, поедешь? – спрятав телефон, спросил он, как будто знал меня десяток лет.

Подумав, я согласился. Шашлык на природе в середине дня – разве от этого откажешься?

25.12.2006

От автора

Я написал эту короткую вещь на следующий день после знакомства с Ромой. Все в истории правда, может быть, кроме того, что я согласился ехать на шашлыки – дела, работа не отпустили, да и ночь не спал. И взялся ее писать, зараженный мыслью присовокупить к ней много большее по размерам (и не только по ним) произведение Сони Л., с которой я лет пять назад электронным образом переписывался и даже посылал на рецензию один из своих романов. Ныне ее адрес изменился, но я думаю (хоть мы и рассорились по пустякам), она легко простит меня за опубликование ее детища, несомненно, искреннего (и талантливого) без соответствующего разрешения. Думаю, простит и за то, что я не присовокупил (присовокупил) полного ее имени. Итак:

Галина Борисовна была моим ангелом хранителем. Она напоминала фею-крестную из сказки о Золушке. И своим миловидным лицом с бело-розовой, словно фарфоровой, кожей, и веселыми, трепещущими кудряшками, и лукавыми пронзительно мудрыми светлыми глазами, и розовыми губами бантиком, которые охотно раздвигались в широкую заразительную улыбку, создавая очаровательные ямочки на щеках. Она была полноватой, но только чуть-чуть, слегка. Ее воздушное стремительное тело было столь подвижным, что казалось, она не способна спокойно стоять на месте. Ее кажущееся легкомыслие происходило только от огромной жизнерадостности и оптимизма и капельку от невинной игры в простушку. Галина Борисовна говорила, что слишком серьезные люди, особенно заумные женщины, вызывают недоверие, и ей не хочется тратить свое время и силы, пытаясь кому-то внушить доверие. Ее все называли Галочкой, по имени отчеству звали только недруги да младшие сотрудники вроде меня.

Галина Борисовна совершенно не страдала легкомыслием, напротив была трезва и рациональна, я полагаю, ее уму и организации мышления мог бы позавидовать любой мужчина семи пядей во лбу, но временами она принимала решение, что пора бы развеяться, и резвилась как девчонка-школьница.

Мы пили чай, я слушала Галину Борисовну и молчала. Бравурные интонации в ее речи, дали мне понять, что она озабочена моим состоянием и размышляет, что могло случиться. "Сонечка, что-то вы совсем упали духом. Не грустите, все образуется". Сонечка – это я. И я грустила. Впрочем, грусть – не то слово, чтобы определить мое состояние. Я была раздавлена. Так и сказала Галине Борисовне, у нас были не те отношения, чтобы я отделалась вежливым: "Все в порядке".