Когда капитан Губрий расстегнул куртку, на груди его сверкнула Золотая Звезда Героя Советского Союза. Сам же герой в это время скрупулезно и деловито уточнял с истребителями место и время встречи в воздухе, знакомился с тактикой взаимодействия в районе цели и по маршруту.

Губрий заторопился – пора возвращаться на свой аэродром. Когда провожали его, невольно думалось: «Так вот каких отчаянных, храбрых ребят предстоит нам прикрывать завтра!» От сознания этого операция «Чаплинка» казалась еще более ответственной, более значимой.

Наша четверка прилетела на передовую за две-три минуты до пересечения линии фронта штурмовиками и группой прикрытия. Еще на земле условились лейтенант Щеглов и сержант Николаев будут держаться ближе к Каркинитскому заливу на высоте две-две с половиной тысячи метров, мы с Филатовым – на пятьсот-восемьсот метров выше и восточней,

Над совхозом «Червоный чабан» метров на триста ниже нас показались «мессершмитты». Двенадцать штук. Если бы они держали курс на восток, можно было бы отойти в сторону, чтобы не заметили. Но их нелегкая несла именно туда, где вот-вот покажутся штурмовики.

Пришлось вступать в бой вдвоем – пара Щеглова патрулировала над местом прохода группы. Сразу решили – главное, втянуть противника в драку, задержать, дать возможность своим штурмовикам выполнить все что намечено операцией «Чаплинка», а потом… Потом, когда наши будут возвращаться с победой, как-нибудь выберемся.

Как-нибудь выбраться не удалось. Немцы увидели, что русских всего двое против двенадцати. Они приняли нас за легкую добычу и каждый стремился поживиться первым.

Дорого же вам обойдется эта «легкая» добыча, черти желтобрюхие! Нас-то двое, но вы еще не знаете, чего стоит каждый русский летчик в воздухе.

Бой превратился в сплошную неразбериху и погоню друг за другом. Перед глазами замелькали хвосты, желтые животы Me-109, дымовые и светящиеся пулеметные трассы. Сзади на «яках» и «мессершмиттах» опознавательных знаков не видно, а отойти в сторону никто не решался. Чехарда затянулась. Филатов непрерывно оглядывался на свой хвост. Иногда казалось, что голова его делает круговые обороты. Он едва успевал за мной при неожиданных резких движениях и атаках противника.

Как долго длилась эта игра со смертью в «объятиях» двенадцати вражеских стервятников? Тогда показалась вечностью…

Но вот мы, наконец, увидели, как наши штурмовики возвращались обратно. Сколько их, сосчитать не успехи. Следом шла группа прикрытия – свои «яки». Стало ясно – основное задание выполнено, надо и нам развязываться с «мессерами», добираться до дому.

Но неужели так и уйти, не наказав ни одного?! И я ринулся вперед. После каждой атаки оглядываюсь – жив ли Филатов, узнав его, снова кидаюсь на ближнего «мессершмитта». Одного все же удалось поймать на миг в прицел и дать по нему очередь. Стервятник вспыхнул на виду у всех, вывалился из боя. Немцы дружно нырнули вниз, будто спешили взглянуть на его последний поцелуй с землей. Мы не стали им мешать.

На аэродром сели почти вслед за Любимовым и Мининым. Летчики, прилетевшие раньше, осматривали с механиками свои машины, считали пробоины. Ныч ходил от одного самолета к другому, спрашивал, что и как. С возвращением командира все участники операции «Чаплинка» быстро собрались у КП, подвели предварительные итоги. Любимов тут же позвонил Ермаченкову.

– Товарищ генерал, докладывает капитан Любимов. Пленный дал показания правильные. Удар штурмовиков был настолько неожиданным, что немцах пришлось вызвать «мессершмитты» с другого аэродрома. Бой был трудный. Наших четверых подбили. Раненых нет. Домой дошли все. Прикрывали я и Минин. Из сковывающей группы Авдеев и Филатов вели вдвоем длительный бой с двенадцатью «мессершмиттами». Авдеев сбил один истребитель противника.

…Ныне Герой Советского Союза генерал-майор авиации К. Д. Денисов возглавлял тогда группу И-16. Непосредственное обеспечение операции ложилось на него. Позднее он с горечью говорил:

– Все мы понимали, конечно, что эти истребители – весьма устаревшей конструкции, а потому они больше годились для бомбоштурмовых действий, чем для воздушных боев. Но что делать – тогда каждый самолет был на счету, и выбирать нам, собственно, было не из чего.

Когда немцы с севера стали занимать полуострова и острова Сивашей, они уже посадили свои истребители на аэродромы Чаплинка и Аскания-Нова.

Редкий вылет Денисова и его летчиков обходился без боя.

Так было и на сей раз, когда он возглавил группу, атакующую аэродром Чаплинка. Во время его пролета Перекопа практически вся группа прикрытия уже была втянута в бой с истребителями противника.

Сам Денисов так рассказывал мне о дальнейших событиях:

– Сквозь огонь зениток мы прорвались к цели и начали пикировать на стоящие на земле самолеты противника. Кругом рвались бомбы и, как ленты, висели в воздухе очереди от трассирующих пуль. Единственный Ил-2 среди разрывов выбирал самостоятельно цели и расстреливал их. Завесой пыли, огня и дыма вскоре закрыло почти весь аэродром. И вот сквозь эту завесу вдруг прорывается взлетающий Хе-111, который сразу атаковал я с Семеновым, и то ли мы сбили его, то ли летчик струсил, но машина рухнула на дорогу и загорелась при ударе.

Сделано уже несколько заходов на цель, потеряна высота, а набрать ее на наших устаревших машинах было уже не так-то легко. А истребителей противника налетело с соседних аэродромов много и начался тяжелый бой. Здесь я понял, что «яки» Любимова уже связаны неравным боем и мы остались без прикрытия. Израсходован почти весь боезапас, следовательно, маневрируя, надо отходить на свою территорию. И мы отходили с боем. То там, то здесь были видны большие группы немецких истребителей и в меньшинстве огрызающиеся наши «бисы», «чайки» и «ишаки». Противник имел явное преимущество, но вот уже наша территории и я решаю оттягивать противника в сторону ближайшего армейского аэродрома. Вижу, там уже взлетают, начинаем более активные действия, но оружие уже не стреляет. Немцы, поняв это, еще больше увлекаются боем, не замечая того, что они попадают в ловушку.

И вот смотрю: атакуют наши истребители сверху, и сразу падают два немецких самолета, а остальные на полных газах стали уходить…

Так или иначе, но победа была одержана.

На ужин прибыли генерал Ермаченков и инспектор флота по технике пилотирования майор Наумов. Отмечали сегодняшнюю победу, хотелось верить, что она явится залогом будущих боевых успехов.

Ужин превратился в шумное веселье, а затем и в непринужденную беседу. Помянули добрым словом Женю Ларионова, не забыли улетевших на защиту осажденной Одессы.

В столовой стало многолюдно. Кто-то притащил баян, растянули меха. Грянули «Распрягайте, хлопцы, коней», потом спели «Любимый город». Филатову принесли гитару. Он слегка тронул струны и запел «Очи черные». Его мягкий приятный тенор заполнил все пространство, не оставив места ни другим звукам, ни шорохам.

В противоположном конце зала раздвинули столы, плясали под баян русскую, лезгинку, гопака. В стороне что-то обсуждали Минин и его новый ведомый Яша Макеев. Минин уверял: «Кончится война, куплю себе легковой автомобиль…» Пока летчики веселились, за столом генерала шел свой разговор. Ермаченков раздобрился, сказал, что для эскадрильи ничего не пожалеет.

– Ну, чего вам не хватает, говорите. Я не растерялся:

– Самолетов, товарищ генерал. Сегодня четыре повреждены, пока войдут в строй, летчики со скуки помрут…

– Самолетов? – переспросил Ермаченков. – А разве я вам не похвалился? Майор Наумов прилетел сюда специально для того, чтобы подарить вам свой новенький «ЯК».

Николай Александрович – добрейшая душа – удивленно раскрыл глаза.

– Товарищ генерал…

– Говорил, говорил! – убеждал его Ермаченков.

– Конечно, говорил, – согласился Наумов, – только с условием, что я денька два повоюю здесь на нем. Возьмешь, Любимов, на задание? Спасибо.

Веселье оборвалось дружно. По команде адъютанта трижды мигнули светом и с разрешения генерала предложили разойтись на отдых.