После правки носа (заговорил костоправ, зубы и вдарил с маху резиновым молотком) Лида несколько часов приходила в себя. Вечером пришел Чернов с шоколадкой и сказал, что надо выздоравливать – послезавтра будет вертолет, и надо лететь на участок с Савватеичем, главой маркшейдерского отдела.

– Он кричал в Управлении, что на штольнях завышен уклон, и странно, что до сих пор ни один состав не улетел в отвал. И теперь начальник экспедиции посылает на участок комиссию. "Обратного рейса, – сказал, – не будет, пока этот тип не подпишет бумагу, что существующие уклоны не опасны".

– Ну-ну... Савватеич опять в строителя коммунизма играет... – Лиде хотелось отлежаться в больнице, а тут такое.

– Ничего он не играет. Надо, говорит, уклоны сделать нормальными и все тут.

– То есть проходить все штольни заново. А это нам не надо, да?

– Факт. Так что даю тебе тридцать шесть часов на выздоровление, и вперед и прямо, как говорят проходчики. Поговори с ним, уговори как-нибудь. Он ведь может в Госгортехнадзор пойти. Начнутся разборки – отчет в срок не сдадим, премию не получим.

– И я в котлован не упаду... – печально улыбнулась Сиднева.

…Узнав, что Лида летит на законсервированный на зиму участок, Житник пошел к Чернову.

– Слушай, начальник! Полечу-ка я с ними. По пятой штольне анализы хорошие пришли, но пробы из руды не вышли – надо добрать, – сказал он, самодовольно улыбаясь (как же, классный резон придумал!).

– Да ладно придумывать. С Лидой, что ли, полететь хочешь?

– Нет, начальник, неправда твоя. Подсчета запасов ради алчу полета, клянусь.

– Ну, ладно, лети. И привези тубус со старыми планами опробования – я его в спешке забыл.

– Пузырь с меня! – обрадовался Житник, но Чернов уже не слушал: грызя карандаш, он думал, что делать с 3-ей штольней.

Четыре часа Сиднева ходила с рейкой по штольне. Савватеич не доверил ей нивелира и правильно сделал – у Лиды получилось бы не что есть, а как надо. Остальные члены комиссии в гору не пошли, они сели думать.

– Это Черствов, начальник отдела кадров виноват... – покачал головой инженер по технике безопасности Владимир Аржанов, доставая из видавшего виды портфеля свертки и банки с закусками.

– Не понял? – выкатил белесые глаза начальник участка Владимир Куликовский, сто пятидесяти килограммовый по натуре человек.

– Надо было ему в милицию позвонить, в которой Савватеич работал. Узнал бы тогда, что его оттуда за принципиальность выперли.

– Маркшейдер, а в милиции работал! – хохотнул Владимир Абрамчук, горный мастер. Его взяли, чтоб обобрал заколы, но он любил начальство и не смог его покинуть.

– Может Сидневу ему подпустить, пусть обработает? – Аржанов, разливая водку, подумал вслух витавшую в воздухе идею.

– А она согласится? – Абрамчук попытался представить маркшейдеров в постели. Получились, правда, с теодолитом между ними.

– Нальем – согласится, – махнул рукой Куликовский. – Только вот этот морж хреновый, Житник… По-моему, он на нее неровно дышит.

– А на кой ты его взял? – Аржанов забыл о поднятом стакане.

– Сказал, что Чернов его посылает.

– Вечно эти геологи под ногами путаются. Давайте, что ли, за все хорошее и пусть наши враги подавятся.

Савватеич с Сидневой, замученные, залепленные рудничной грязью, явились в восьмом часу. Лида, не увидев на столе водки, расстроилась. Куликовский, показав ладонью "Счас будет!" вытащил из-под стола две бутылки «Столичной».

Житника к столу не пригласили – техническое начальство геологами брезговало. Он явился сам и встал в дверях. Савватеич, испытавший от этого неловкость, жестом предложил ему сесть рядом. Тот сел.

– Ты бы рассказал, как баня у тебя сгорела, – не посмотрев на него, попросил Аржанов Куликовского. – Все по-разному смеются.

– Он до утра рассказывать будет, давайте я! – загорелась захмелевшая Лида. – Идет, значит, Куликовский по лагерю и видит, что баня нештатно дымиться. Ну, пошел к проходчикам в землянку и говорит: "Ребята... баня горит..." А те в «тысячу» режутся и на такой малохольный призыв ноль внимания. Постоял, постоял Куликовский, выглянул, увидел, что вовсю уже полыхает, и опять тянет: "Ребята... баня горит..." А те отвечают: "Ты что, начальник, стоишь? Садись, наливай, вон, чаю". И опять за карты. Куликовкий сел и опять свое тянет: "Ребята, баня горит..." А проходчики торгуются: 80, 100, 140... И тут дверь землянки срывается с петель – это Генка Кабалин заорал снаружи: ... … вашу мать ... ... горит!!!

– Да, командного голоса тебе не хватает, – посмеявшись, сказал Аржанов. – Имей ввиду, Мазитов об этом знает...

– На участке 351,5 – 472,8м уклон штольни завышен на 50%, – встрял Савватеич.

– В самом деле? – просиял Аржанов. – Что ж, придется снимать рельсы и задирать почву выработки.

И зашептал на ухо Сидневой. Та, меланхолично кусая яблоко, покивала. Житник, заподозрив неладное, прислушался, потерял бдительность и механически выпил стакан водки, протянутый Куликовским.

– В восточном штреке уклоны также завышены, – продолжал Савватеич.

– Да ладно, заладил – уклоны, уклоны. – На, лучше поешь курочки жареной.

Савватеич стал есть ножку, протянутую Аржановым.

Житник мужественно считал круги перед глазами.

Сиднева курила, разглядывая непосредственного начальника.

Абрамчук смотрел в ночное окошко и думал о жене и двух мальчиках, дожидавшихся его в четырехметровой барачной комнате.

Куликовский, раскинув в стороны ноги в ботинках 47-го размера, флегматично подозревал, что ему не удастся удержаться в начальниках до первого смертельного случая, и придется соглашаться на горного мастера или опять устраиваться в домоуправлении.

Аржанов смотрел на часы – он знал, что дизелист в 10-30 вырубит свет. Когда свет погас, он зажег керосиновую лампу и налил на посошок. Выпив, члены комиссии подхватили Житника и, пожелав спокойной ночи маркшейдерам, ушли.

Оставшись наедине с женщиной, Савватеич растерялся. Лида, не обращая на него внимания, переоделась в ночную рубашку и пошла в сени чистить зубы.

Когда она вернулась, Савватеич уже лежал в постели. Лида села к столу, порылась в рюкзаке, нашла бутылку пива, обрадовалась и, открыв о край стола, попила из горлышка. Вообще-то она давно была на автопилоте и все, что ей хотелось, так это лечь к Савватеичу и с клубящихся облаков опьянения насладится любимым своим десертом, то есть обычной для мужиков шестого десятка неуверенностью: "Получится? Не получится? Встанет? Не встанет?". Ей с детских лет нравились лежать рядом с такими мужчинами. Хотя воспитатель детского дома и бил ее, если у него не получалось, но боль от побоев никогда не перебивала этого удовольствия.

– Слушай, ты, верный ле... лелинец, – начала она, оставив на потом пива на донышке. – Знаешь, что в экспедиции о тебе говорят?

– Пусть говорят, – пробурчал верный ленинец.

– Так вот, люди говорят, что ты это затеял, чтобы стать главным диспетчером экспедиции.

Савватеич дернулся, но продолжал молчать.

– И, похоже, ты на правильном пути. Но люди сомневаются: может, ты и в самом деле коммунист? Назначат тебя, а ты за старое?

Он продолжал молчать и после того, как Лида легла к нему. Это неприятно ее удивило: Неужели не будет десерта?

Она приподнялась на локте, посмотрела коллеге в глаза. "Нет, мой!" И прижалась к нему упругой, не кормившей еще грудью.

Когда Савватеич поверил, что получится, в дверь забарабанили. А когда он увидел себя и Лиду глазами начальника Управления, щеколда сорвалась, и в комнату ворвался свирепый Житник. Лида поняла, что спектакль по охмурению главного маркшейдера продолжается. Взяв с тумбочки пачку "тушки", перевалилась к стене через оцепеневшего Савватеича и с удовольствием закурила.