Придя в себя от потрясения, Баламут ушел в кают-компанию за водкой. Мы с Бельмондо задумались над картинками, посылаемыми нашими сетчатками в наши ополоумевшие мозги. Отчаявшись что-либо сообразить, Бельмондо хмуро проговорил:

– Знаешь, Черный, давай отвлечемся и не будем думать, что все происходящее с нами – это коллективный глюк. Короче, попытаемся остаться в этом отдельно взятом глюке, как в отдельно взятой жизни. Мне кажется, что всех нас клонировали, согласен?

– Это неправильный вывод... – покачал я головой.

– Почему неправильный? – обиделся Бельмондо.

– Потому, что если бы это были наши клоны, то им было бы максимум по году от роду. Это не клоны... Это гораздо хуже, это – наши точные копии... Недавно сделанные копии с нашей памятью и нашими привычками. И в Москве мы с тобой чувствовали, что они существуют...

– А почему гораздо хуже? – удивилась Ольга. Она стояла сзади, положив подбородок мне на плечо.

– А потому что клонов в наше время сделает любой продвинутый ученый-биолог. А вот таких неотличимых копий, как вы – только господь Бог. Или развитая внеземная цивилизация... – ответил я, повернувшись и пристально посмотрев девушке в глаза.

Ольга не выдержала взгляда и скорчила такую уморительно-виноватую рожицу, что я не смог не обнять и не поцеловать ее.

Вдоволь нацеловавшись, я подошел к Борису, стоявшему у ячеек с "бельмондо", и сказал:

– Теперь ты понимаешь, откуда брались "худосоковы", охотившиеся за нами?

– Ты думаешь, они из этой же оперы?

– Из этой же, – кивнул я, наблюдая за Ольгой. Время от времени она бросала на меня такие взгляды, что мне трудно было не чувствовать себя счастливейшим из мужчин.

– Чудеса... – рассматривая одного из своих двойников, сокрушенно покачал головой Борис.

– А это ты видел? – показал я ему бирку из простой фанеры, лежавшую в норке, которую ожившая Вероника признала за свою. На ней была надпись "21 июля", сделанная синей шариковой ручкой.

Бельмондо недоуменно пожал плечами.

– Сегодня 21-е июля! – воскликнул я и, посмотрев на часы – они показывали второй час ночи – поправился:

– Вчера было 21-е...

– Ну и что?

– Вероника появилась 21-го! Посмотри под другой "вероникой", под ней тоже должна быть бирка.

Бельмондо сунул руку под ягодицу одной из копий Вероники, и, сказав удовлетворенно: "Тепленькая, хоть сверху ложись!", вытащил фанерку. На ней синим шариком было написано "18 августа".

В это время в комнате появился Баламут с узлом из скатерти за спиной. Когда он развернул узел, мы увидели то, что оставили на скатерти в столовой: тарелки, вилки, фужеры, бутылки (початые и не початые), перемешанные с кружочками колбас, ломтиками сыра, кусками растерзанных румяных уток с яблоками, а также шпротами в чешуе из хлебных крошек. Все это было приправлено пролившимся спиртным и кетчупом.

Мы не стали корить Николая – по его глазам было видно, что он, добравшись до пиршественного стола, даже не выпил, а это было свидетельством крайнего душевного волнения. Не корили его и по другой причине – никто не хотел тратить на это время. Немедленно усевшись на полу, мы совершили то, что всегда приводило нас в хорошее расположение духа. То есть выпив, закусили, а закусив, закурили.

– Интересные шляпки носила буржуазия... – сказал Бельмондо, сделав несколько глубокомысленных затяжек. – Бойль на Мариотте сидит и Бойлем погоняет.

– А не проснутся они от дыма? – опасливо спросил Баламут, заглядывая себе подмышку, чтобы еще раз восхититься ажурными пальчиками правой ноги дубликата Софии (он сидел, прислонившись к ее ячейке).

– Они проснуться каждый в свое время и в назначенный час сделают то, что им внушили, – сказал Бельмондо, наблюдая за девушками, болтавшими в глубине комнаты. – И поэтому я предлагаю всех этих кукол привести в негодность. И сделать это прямо сейчас.

– А что ты будешь делать, если твоя Вероника завтра растворится в воздухе? Опять компьтерно-правовую революцию затеешь? А тут всегда дубликат под боком... – сказал я и пожалел об этом: не стоило вкладывать персты в подживающие раны Бориса.

– Запас, конечно, карман не тянет, – попытался усмехнуться Бельмондо. – Но кто их знает... Сейчас они пушинке не дают на нас упасть, в рот смотрят, а в час "Икс" на раз, два, три горла нам перережут. Если на что-нибудь другое фантазии не хватит.

– Пессимист ты! – приняв серьезный вид, начал я ерничать: – На вещи надо смотреть оптимистичнее... Представь, все девушки просыпаются и...

– Что "и"? – пристально посмотрел мне в глаза Бельмондо.

– Гарем. У каждого у нас будет идентичный гарем, – рассмеялся я.

– У тебя крыша на сексуальной почве поехала, – махнул рукой Бельмондо. – Хотя, если подумать, ничто так не объединяет людей как женщина...

– Козлы вы, – пробурчал Баламут, разливая по стаканам остатки водки. – Наши дубли ведь тоже могут проснуться. И захихикал:

– Представляю, как Черный Черному будет морду бить. Я буду не я, если не натравлю их друг на друга.

Посмеявшись, он выковырял шпротину из закусочного террикона, возвышавшегося посереди достархана, положил ее на кругляш копченой колбасы и, дружески глядя, предложил мне все это в качестве закуски. Затем чокнулся с нами и принялся пить водку мелкими глотками. А мы с Бельмондо не пили – мы видели, что происходит за спиной Баламута.

Лишь только Баламут прикоснулся к рюмке губами, за его спиной из нижней ячейки стеллажа появились голые ноги, потом все остальное, вплоть до головы Баламута. Встав, дубликат Николая сладко потянулся, затем затряс головой, затем увидел рядом с собой улыбавшуюся Софию, затем – что в двух шагах от него пьют водку. И тут же, решительно отстранив подавшуюся к нему девушку, направился к нам.

По моим глазам Николай Первый, то есть исконный Баламут, понял, что за его спиной происходит нечто экстраординарное, но пить не перестал.

И правильно сделал. Николай Второй, видимо, не потреблявший спиртное с момента своего сотворения, втиснулся в наш кружок и, увидев, что все бутылки опорожнены, начал поочередно смотреть нам в глаза. Жалобно и очень выразительно, так выразительно, что я вырыл из закусочного террикона граненый стаканчик, вычистил его изнутри указательным пальцем и, перелив в него половину своей водки, протянул жаждущему. Тот принял стакан и, не меняя выражения лица, протянул его Бельмондо. Борис, вздохнул, поджал губы и также поделился водкой. Николаю Первому все это не понравилось и он, забыв закусить, недружелюбно уставился на двойника.

– Ты кто? – наконец спросил он, поглаживая кончиком языка сносившуюся пломбу.

– Николай Сергеевич Баламутов, к вашим услугам, – ответил двойник, доставая из террикона огуречную четвертинку. – А ты кто?

– Хрен в пальто! – не удержался Баламут в оригинале. И, вынув из нагрудного кармана шариковую ручку, старательно нарисовал жирный крестик на лбу своей захмелевшей и потому достаточно индифферентной копии. Окончив труд, спрятал ручку и сказал нам с Бельмондо серьезно:

– Это чтобы вы меня от этого пьяницы отличали.

Покачав на это головой, Бельмондо повернул ко мне и спросил:

– Что будем с ними делать?

– Да ну их! – махнул я рукой. – Оставим здесь, выход завалим. А там все само собой решится.

– Правильно! – согласился Николай Второй. – Пошлите в столовую. Как она? По-прежнему функционирует?

– Функционирует, – покивал я.

– А какое сегодня число?

– Двадцать первое июля...

– Какого года?

Я ответил.

– Понятно, значит вы на год нас старше...

– Почему это?

– Потому что на моих часах, – постучал Николай Второй костяшками пальцев по своему лбу, – на год меньше.

– Ты хочешь сказать, что скопировали тебя с Николая Первого в прошлом году?