И тут же, не дожидаясь нас, выцедил водку мелкими глотками, занюхал блестящим рукавом и, часто оглядываясь на дремлющего бармена и возившуюся в углу посудомойку, стал рассказывать тихим, часто переходящим в шепот, голосом... Вот что он рассказал:

В середине восьмидесятых, как раз перед событиями в Душанбе, после которых все рухнуло и убитые, истекающие кровью на асфальте, надолго стали обычным делом, Федя работал в геологической партии, переоценивающей месторождения и рудопроявления золота в Ягнoбской долине. Вдвоем с одним проходчиком он занимался расчисткой старых штолен, пройденных вручную еще в середине 50-х годов на месторождении Уч-Кадo. Жили они там же, в палатке, поставленной на промплощадке[30]; участковый геолог приходил из базового лагеря раз в неделю, привозил продукты, документировал и опробовал очищенные от многолетних обвалов штольни, давал новые задания и был таков. Золота особого на этом месторождении не было – так, встречались отдельные непротяженные участки с содержаниями 10-15 граммов на тонну.

И вот, когда почти все уже было сделано, они получили последнее задание – по кварцевой жиле пробить вручную небольшую рассечку[31] длинной 3-4 метра. После пятой отпалки[32] они увидели в забое золото, очень много золота... Крупные, с кулак, самородки сидели в кварцевой жиле, рассекавшей забой от почвы до кровли.

В этой части Фединого повествования мата стало особенно много. Глаза его округлились, руками он в возбуждении стучал по столу, захлебывался словами. Сергей протянул ему свою кружку с остатками пива. Стуча зубами, разливая пиво по подбородку и черной от грязи рубашке, Федя выпил и жалобно посмотрел на мою, почти полную, кружку. Я кивнул, и он выпил и ее, к моему удовлетворению не разлив уже ни капли.

– Ну, а дальше? – спросил Кивелиди, стараясь казаться равнодушным.

– Когда мы распихали по рюкзакам куски породы, в которых желтяка побольше было, в рассечку нарисовался Васька-геолог. Деловой такой... Сразу перо достал и начал желтяки царапать. Нож царапал их как свинец. “Золото, факт, – сказал Васька, – а в Душанбе – резня. Русских режут. Все наши семейные уже смылись. Я зашел по пути, вас предупредить”. Он хотел сказать “пока”, но не успел – я ударил его по тыкве булыжником. В нем тоже было золото!

И Федя взорвался диким хохотом, слюни его брызнули нам в лица.

– Какого хрена ты все это рассказываешь? Не с кем больше язык почесать? – брезгливо отираясь кулаком, резко спросил Сергей. – Почему ждал столько лет?

– Кончай икру метать, слушай дальше. Потом я для верности замочил и напарника своего, взял, сколько смог булыжников с желтизной, рванул капитально хавало штольни, и в Душанбе отчалил.

Потопал через Зидды. Там мне местные таджики сказали: “Не ходи дальше – убьют”. Но я пошлепал, хоть и щекотно было. На попутке догреб до Варзoба и чуть ниже, на двадцатом километре, когда водила побрызгать вышел, меня, русака, засекли в кузове и с дрынами кинулись. Им, потом я узнал, их муллы сказали, что Аллах им шифровку послал типа “Гасите русских!”

Я прямо сверху, из кузова, сиганул в обрыв и брызнул в речку. Река там, братаны, стремная – волны с пивной ларек, камни и водовороты, а я – с мешком! Он мне козу заделал, уволок на дно, там я пару раз долбанулся о булыганы, захлебнулся почти... Все, думаю, хана, песец котенку! До смертинки – три пердинки. Бросил рюкзак, сам, в пень достатый, выплыл аж у Варзобского озера. Там опять ко мне пацанва бросилась с палками и кирпичами! Короче, я, как последнее говно, плыл по реке аж до самого города. Сплошной геморрой! Не поверите, братаны, плакал, как сука, бля буду, воды в реке прибавилось. И все мой рюкзак в воде глючил.

– Килограммов двадцать было? – спросил Сергей и, улыбнувшись, добавил: – Там, ниже по реке уже, наверное, россыпь образовалась. Можно золотой песочек мыть... Ну а почему раньше туда не пошел? За золотишком-то?

– Да в этот же день меня повязали, – сказал Федя, опустив глаза. – А что делать, командир? На безрыбье и раком станешь. Голый вассер в карманах, не до менжовки, в душе – как кошка нассала, натырился взять пустую хату на улице Федина, не знал, что самооборона у них, русаков образовалась везде, особенно в микрорайонах.

Но, как говориться, зашел не в свою квартиру. Из самопала получил гвоздями в жопу, потом измолотили сапогами и сдали ментам. Тянул три года за мародерство. На зоне трепанись кому – пропадешь и без копья останешься, потому как шестерка... А освободился когда, одному фраеру пургу спорол, верный кореш был, но скурвился он, пером мне в бок заехал... Пришлось замочить. Отверткой в бурчалку, га-га-га! А баба его, полюбовница моя старая, заложила. На воле полгода всего. Ходил, вот, присматривался. Но глухо – кругом анчутки... Русских мало стало, одни старики дохлые. Хрен на блюде, а не люди...

– Послушай, Сусанин, а ты не боишься? – не отставал Сергей. – Мы, хоть и не фраера, а народ интеллигентный, нальем тебе сейчас пару стаканов и в сортир за Операбалетом в дерьмо головой сунем. Ты, гад пархатый, заслужил участь говном чужим захлебнуться... Сами рванем в горы. Черный их знает, как свои яйца облупленные... Ну и все кино!

– Можно и так... – пожал плечами Федя. – Мартышка все хитрит, а жопа голая. Где ты сейчас аммонит, шнур, детонаторы нахляешь? – А у меня там все заныкано. И банки оловянные, и сахар, сухари белинские, снаряжение кой-какое, что осталась от геологов – палатки там, мешки спальные. Нахера вам все это переть на себе? Да и штольни там три и две из них взорваны. Придется вам наугад раскапывать. Пока раскопаете, народ кишлачный набежит и все пронюхает.

– Может быть, ты и прав... – задумчиво согласился Сергей.

– И нужен будет вам кто-нибудь еще. Верняк, как я, га-га-га. Не в поле – ветер, в жопе – дым, – засмеялся он своей шутке и, тепло глядя нам в глаза, продолжил:

– А вы, я вижу, ребята толковые, не штымпованные. Ботаники, короче. Я вас сразу приметил. И друг другу, похоже, доверяете. Желтяк – дерьмо! Я увидел – двоих замочил, не думая... А вы – корефаны. Мочить друг друга не станете. Может быть. Пока желтяк не увидите. Там его столько – бабки столбом стоять будут!

И он опять взорвался диким хохотом.

– Сейчас идти в горы... – покачал я головой в сомнении. – Отары на каждом шагу, всякая шпана с автоматами. Там много народу отсиживается от одной власти до другой. “Что, зачем, гуджьо мери[33], десять лет никого не было”. Вся долина узнает... Тем более, наверное, все выселенцы вернулись... Те, которых при советской власти вывезли из их альпийского рая в хлопкосеющие районы. Новые кишлаки появились...

– Это вряд ли, – покачал головой Сергей. – Разве что брошенные селения восстановили... Вот сколько мы утащим на плечах? По тридцать килограмм? Это – тысяч по сто-двести баксов на брата. В лучшем случае. В худшем – пуля в живот от посредника. Мне лично нужен миллион баксов...

– Ну-ну... Помнишь, Серый, на третьем курсе мы считали, сколько нужно на всю советскую жизнь? У меня получилось двести тысяч рваных, у тебя, пижона, триста.

– Сейчас мне нужен миллион. Как Бендеру.

– Да и мне ста тысяч не хватит... Я устал, как Паниковский, у меня нет ничего, кроме синего картонного чемодана, телевизора “Рубин” выпуска 1976 года и Лейлы-красавицы... А красавицам ой сколько нужно!

– Аршин бормоты и в постель до ломоты! – загоготал Федя, хлопнув меня по плечу. – Вот что бабам нужно!

Наш новый знакомый был явно в приподнятом настроении. Похоже, он решил, что сделал правильный выбор. Конечно, и мы с Сергеем были охвачены эйфорией. Но, в отличии от Кивелиди, я не мог сосредоточиться, мысли мои набегали одна на другую. Перед глазами стоял Федя, деловито набивающий рюкзак самородками. “Я бы так не укладывал. Оббил бы пустую породу... Ведь было же время!” – вертелось в голове.