– Понял. Рыбу, пойманную в яме, зажарим до красноты и съедим, – улыбнулся я.

Встреча с утопленником и последующий экскурс в прошлое оживили Сергея. Чувствовалось, что он еще что-то хочет сказать.

– Ты тут недавно распинался о деньгах, – глядя в сторону, начал он на середине пути. – Тебе, мол, они не нужны. Хоть и трепался ты, но что-то в этом есть... Знаешь, как я ушел из Управления геологии на стройку, потом на тюльпаны, потом цитрусовые и прочее. Хотел сам прорваться, своими руками и головой – не вышло! В такой грязи извалялся... Бич я теперь – бывший интеллигентный человек...

И Люба... Знаешь, были такие моменты – убил бы ее! Она все понимала... Сел я в лужу, лопухнулся где-то по-крупному – она успокаивает: “Не расстраивайся, мелочи все это!” А мне ее слова – нож в сердце. Я ведь проиграл, победили меня, убили считай! И получается – плюнь, что убили тебя, это не страшно, ты же из таких. В общем озлобился я... А сейчас живу с женщиной – не баба, а сексстанок. Молодая, красивая и говорит мало. Простая как патефон... Болела как-то, и я ее в шутку спросил: “Что на памятнике твоем писать-то будем?” А она, улыбаясь, отвечает: “Напиши: “Истратила пятьдесят тысяч долларов”. Может быть, еще успею истратить...” А я так не умею... Мне прорываться куда-то надо. Но не через дерьмо...

– Спортсмен ты. Прорывальщик. Но не знаешь, что в городе прорываются только через дерьмо. Оно всегда там, где люди. А здесь, на пленэре дерьма нет – только болота, лес дремучий или крутые скалы. А они, сам понимаешь, с фекалиями не сравнимы. Так что дерзай, прорывайся!

У машины нас ждал накрытый достархан. Лейла приготовила рис с зернами граната и он, белоснежный, зернышко к зернышку, аппетитно дымился на блюде. Рядом стояла чашка с извлеченными со дна казана кусками поджарки и эмалированная тарелка разогретой с луком тушенки.

Не мешкая, я соорудил из камней нечто подобное мангалу, нагреб туда углей из костра, сверху, на сложенную из зеленых веток решетку, бросил рыбу, споро распластанную Сергеем, и присоединился к обедающим. Через десять минут сказочный запах жареной рыбы распространился по всей поляне, и мы забыли и о рисе, и о тушенке.

После сочащейся соком форели и двух маринок, а также половины кружки спирта, жизнь показалась мне настолько прекрасной и удивительной, что я с подачи Сергея рассказал о причине повышенной упитанности рыбы, пойманной в омуте. Сиюминутное мироощущение у товарищей оказалось аналогичным моему, и к последней маринке-людоеду Федя и Юрка потянулись одновременно.

Выехали мы к вечеру. Солнце уже опустилось за горы, подул ветер, стало прохладно. Машина, рыча и чертыхаясь, мужественно преодолевала каменистую дорогу. Нас бросало из стороны в сторону, но скоро грунтовка стала ровнее, я задремал, и мысли мои унеслись в прошлое...

Вечером седьмого ноября наша вахтовка неслась по этой самой дороге в город.

В проходе между боковыми сидениями лежал труп дизелиста, погибшего на перевале. Он был завернут в одноместную палатку.

От тряски, особенно на крутых спусках, труп съезжал к передним торцевым сидениям и упирался головой в ноги Виталию Сосунову. Время от времени Виталий нехотя вставал, брался за плечи покойного и задвигал его в глубь салона...

В глубине салона сидел я. От тряски, особенно на крутых подъемах труп подъезжал ко мне.

– Смотри, братва! Хушонначинается! – разбудил меня возбужденный возглас Житника, заметившего впереди обычные для окраин кишлаков лоскутные поля изумрудно-зеленой люцерны.

– Ну, ну... Чувствую, мы здесь задержимся. Главное: не суетиться, – пробормотал я, пытаясь скрыть волнение. – Наверняка нас ждут. Вечером машину слышно за километр.

– Не боись, Евгений, прорвемся! – впервые за весь вечер прохрипел Фредди в ответ.

Въехав в кишлак, машина остановилась – путь ей преградил немудреный шлагбаум из ствола толстенного тополя, брошенного поперек дороги. Из темноты раздавались голоса; говорили по-таджикски.

Мы высыпали из машины и за валунами, лежавшими на обочине, увидели пятерых или шестерых таджиков в тюбетейках и разноцветных стеганых халатах. У троих были автоматы. Один из них, плотный, с обветренным застывшим лицом, приказал нас обыскать, а затем, ткнув поочередно указательным пальцем в Серегу, Юрку, меня и Фредди, коротко сказал:

– Пойдете со мной.

Переглянувшись, мы пошли вслед за ним к ближайшему кирпичному дому с новой шиферной крышей. Дом, хотя и был окружен осыпающимся глинобитным дувaлом, явно принадлежал далеко не бедному человеку. У широко растворенных высоких резных ворот стоял Саид. Как обычно он широко улыбался. Я подошел к нему и попросил присмотреть за Лейлой.

– Слушай, не отпускай ее далеко. Ты один ей брат и отец теперь.

– Хоп, майляш[44], Черный. Что могу – сделаю. Иди, не бойся. Этот человек – дядя мой. Хороший человек, но немножко курутой, – кивнул он на плотного, явно довольный тем, что удалось употребить популярное слово. – Резвон его зовут, Он меня любит.

– Так ты знал, что здесь нас ждет!!?

– Зачем знал? – обиделся было Саид, но тут же заулыбался вновь. – Дядя давно меня в гости звал. Поэтому я соглашался Арху с вами ехать...

– Понятно... Значит не Юрка тебя, а ты Юрку нашел...

Саид довольно засмеялся и пригласил нас в дом.

Через несколько минут мы сидели в просторной комнате, обычной среднеазиатской комнате с полами, покрытыми полосатыми паласами, с возвышающейся в одном углу высокой кипой разноцветных ватных одеял, и со стоящим в другом обычным зеркальным платяным шкафом на ножках. На стене висела старинная сабля, неизвестно как очутившаяся в забытом богом кишлаке. Мы уселись на курпачах[45] вдоль стен и стали ждать. Через некоторое время вошел Резвон, сел напротив нас и начал рассматривать одного за другим.

– Племянник ваш веселый парень... – выдержав его пронзительный взгляд, начал Сергей.

– Куда едете? – надменно вздернув подбородок, оборвал его Резвон на хорошем русском языке.

– На рыбалку в Арху. Вот гость из Москвы приехал отдыхать. Друг мой, однокурсник, – кивнул на меня Сергей. Родился в Таджикистане, работал здесь долгое время. На Пакруте, Кумархе, Тагобикуле. Хорошо знает Бабека.

– Бабека?

– Да, Бабек работал в его партии взрывником.

– Очень хорошо. Вы вовремя приехали, – улыбнулся он, как будто бы сам назначал дату нашего прибытия в Хушон. – Мне хорошие геологи очень нужны. Хочу золото добывать на Пакруте. Знаешь Пакрут?

– Я же говорил, он знает, – показал Сергей на меня.

– Давай, говори, – жестко обратился Резвон уже ко мне.

– Есть там золото в одном месте. В двенадцатой рассечке первой штольни. Сто граммов на тонну, видимое. Чешуйки – с миллиметр... Когда это место нашли, и многие узнали об этом, пришлось ставить в рассечке бетонную стенку – каждый день кто-нибудь выковыривал оттуда кусок золотоносной породы на память. Голыми руками выковыряли нишу в два метра длиной. Но я бы вам не советовал организовывать там добычу: на всем месторождении одну тонну золота до глубины двести метров насчитали. Подсчет запасов знаешь? Проходят буровые скважины, штольни, рассечки, берут тысячи проб, тратят на все миллион долларов, а потом говорят – здесь десять килограмм золота со средним содержанием 4 грамма на тонну, и никому это никогда не будет нужно. “Досвидайкин”, как говорит мой дядя Эдгар. В общем, не советую. Дело это дохлое. В конечном счете народу сюда набежит море и стрельба пойдет по всей долине... Потом воду в реке в рот не возьмешь из-за плавающей мертвечины (тут Резвон метнул в меня острым взглядом). А потом правительство танки сюда нагонит. Лучше грабить на больших дорогах – доходнее.

– Ходить далеко надо, а к золоту сами придут – и все здесь оставят. А танки придут – хорошо. У меня к ним должок есть. Давний должок. Давно отдать его хочу...