Грозившая опасность вернула Язону утихший было гнев. В свою очередь, он начал теснить противника, который отбивался, но не так быстро, чтобы избежать колющего удара в предплечье. Язон еще взвинтил темп, и следующий удар ранил Чернышова в плечо. Он глухо выругался, хотел, несмотря на боль, сделать рипост, но в третий раз сабля корсара нашла уже его грудь.

Он покачнулся и упал на колени, тогда как Язон отскочил назад. Рот Чернышова искривился в попытке улыбнуться.

– Кажется, я получил свое... – выдохнул он. Затем он потерял сознание.

Наступил момент тишины и изумления. Казаки смотрели на распростершееся на земле большое белое тело, словно отказываясь верить своим глазам. Но так продолжалось только мгновение.

Пока обрадованная Марианна бежала к Язону, бросившему на землю оружие, которое он так мастерски заставил послужить, Аксаков поспешил к своему командиру.

– Идем, – задыхаясь, сказала Марианна. – Ты победил честно, но не следует здесь оставаться. Идем скорей!..

Юный есаул осмотрел раненого, поднял голову и бросил на иностранца взгляд, в котором смешались ярость и облегчение.

– Он жив, – сказал он. – Вам повезло, ибо в противном случае я расстрелял бы вас на месте.

Надев блузу, Язон повернулся и надменно посмотрел на офицера.

– Таковы ваши понятия о чести и законах дуэли? Я победил, значит, я свободен.

– Законы дуэли не соблюдаются во время войны. Я не убью вас, поскольку и вы не убили, но я должен задержать вас: вы мой пленник. Пусть атаман решит вашу судьбу! Только мадам, естественно, свободна.

– Но я не хочу, – запротестовала Марианна. – Либо вы освободите нас обоих, либо заберете с собой. Я отказываюсь покинуть его.

Она повисла на шее у Язона, но уже по короткому приказу князя двое солдат силой оторвали ее, тогда как другие схватили Язона и, прежде чем посадить в седло, связали ему руки.

Понимая, что ее оставят здесь, одну в этом обезумевшем городе, а Язона повлекут к неведомой судьбе, которая может оказаться смертью, она разразилась рыданиями. Она уже не думала о том, что привело ее сюда желание увидеть и предупредить Императора, что необходимо отыскать друзей. Эти дикие люди воздвигли между нею и любимым человеком глухую стену непонимания, окончательно отсекавшую ее от него. Поскольку солдаты отпустили ее, садясь на лошадей, она подбежала к хлопотавшему возле командира Аксакову и бросилась к его ногам.

– Умоляю вас. Возьмите меня с собой! Неужели так трудно? Вместо одного у вас будет два пленника, и я прошу только позволить мне разделить судьбу моего друга.

– Может быть, сударыня. Но заключенное перед боем условие касалось только вас. Мой долг требует оставить вас на свободе и...

– Но что же мне делать? Вот вы говорите о своем долге, сударь, хотя, арестуя победителя на дуэли, нарушаете ее неукоснительные правила. Прошу вас, вы не можете представить, что это значит для меня...

Голос Язона, странно далекий и холодный, оборвал ее слова.

– Замолчи, Марианна! Я запрещаю тебе унижаться из-за меня. Если этот офицер предпочитает запятнать свою честь, это его дело: я не собираюсь ему мешать... и тебе запрещаю!

– Но пойми же, что он хочет нас разлучить. Чтобы мы здесь расстались... и тебя, быть может, отвезут прямо под пули палачей.

В углу его рта мелькнула знакомая насмешливая улыбка. Он пожал плечами.

– Все будет так, как захочет Бог. Подумай о себе. Ты знаешь, что можешь спастись, что не будешь долго блуждать по городу.

– Но я не хочу! Не хочу больше... Я хочу остаться с тобой и разделить твою судьбу, какой бы она ни была.

Она делала отчаянные усилия, чтобы пробиться к нему, рискуя попасть под копыта лошадей, но уже кольцо всадников сомкнулось вокруг американца. Она испустила крик раненого животного:

– Язон!.. Не оставляй меня!

Затем обернулась к Аксакову, который как раз собирался сесть в седло.

– Как вы не можете понять, что я люблю?..

В свою очередь, тот пожал плечами и небрежно козырнул.

– Может быть! Но уговор дороже денег: Ваше... Светлейшее Сиятельство свободны. Даже... следовать за нами, если не опасается быть растоптанной толпой или безвыходно заблудиться.

И, не обращая больше на нее внимания, небольшой отряд всадников с раненым командиром и пленником в центре углубился в поперечную улицу, чтобы присоединиться к отступающей армии.

Марианна смотрела, как они удаляются. Она была в таком состоянии, что последние слова Аксакова дошли до ее сознания через некоторое время. Всадники уже исчезали за поворотом улицы, когда она поняла, что ничто не мешает ей, как сказал есаул, рискнуть последовать за ними. Ведь она свободна.

Мысль о друзьях, надежду на встречу с которыми можно было оставить, промелькнула у нее в мозгу, но она отогнала ее: разве не связана ее судьба с судьбой Язона? Она не могла и не хотела поступить иначе. Ей надо следовать за ним до последней минуты, даже если эта последняя минута наступит скоро. После всего, что она уже сделала, чтобы встретиться с ним и сохранить его, действовать иначе было бы просто глупостью.

Решительно встряхнув головой, она глубоко вздохнула и отправилась в том же направлении, что и казаки, пересекла площадь и хотела углубиться в улицу. И тогда она увидела Шанкалу.

Стоя посреди достаточно узкой улицы, с протянутыми в стороны руками, цыганка загораживала ей проход.

С начала боя Марианна совершенно забыла о ней, ибо эта дочь степей как никто умела быть немой и невидимой, исчезая где и когда угодно. Но теперь она появилась, и по торжествующей улыбке и исказившему ее лицо выражению ненависти Марианна догадалась, что ей придется драться, чтобы получить право следовать за своим возлюбленным...

Она слишком поздно сообразила, что, собираясь вопреки всякой вероятности отомстить выгнавшему ее человеку, это полудикое существо хотело непременно оставаться только рядом с тем, кого оно выбрало своим хозяином, и избавиться от той, которая могла считать его своей законной собственностью.

Марианна смело приближалась к этой непостижимой женщине, в своем просторном платье цвета крови вызывавшей в памяти кресты, которые ставят на дверях зачумленных. Решительным жестом она показала, чтобы та освободила ей проход.

– Убирайся! – жестоко сказала она.

Тогда, прежде чем Марианна смогла коснуться ее, чтобы убрать с дороги, Шанкала разразилась пронзительным смехом и выхватила из-за пояса сверкнувший на солнце кинжал с коротким лезвием.

И она ударила...

Марианна со стоном рухнула на изрытую копытами лошадей землю.

С еще поднятым оружием Шанкала хотела нагнуться, чтобы убедиться, что удар ее был смертелен, но неожиданный шум заставил ее посмотреть в сторону набережной, и, отказавшись нанести еще один удар, она побежала догонять казаков.

Острая боль прорвала заменивший для Марианны мир плотный туманный кокон. Будто раз за разом прикладывали раскаленное железо, и она пыталась защититься, борясь с невидимым палачом, который, казалось, не хотел оставить ее в покое.

– Не так уж страшно, как я думала, – радостно сказал женский голос с итальянским акцентом. – Madre mia. Ей повезло, ибо я подумала, что она уже мертва.

– Я тоже, – подтвердил другой голос, но лишенный акцента. – Однако убийца не была в этом уверена. Если бы вы не распахнули ставни и не закричали, моя дорогая Ванина, она ударила бы еще раз. К счастью, мы спугнули ее.

На эти вполне земные голоса Марианна открыла глаза, но тут же закрыла, настолько склонившиеся над нею при свете свечей две женщины показались необычными. Свечу держала красивая, молоденькая женщина, рыжая и белокожая, носившая бархатные фижмы, накрахмаленные брыжи и чепчик с тремя рожками принцессы Ренессанса, тогда как у другой, задрапированной в типично римский пурпурный пеплум, хлопотавшей над раненой, чью рану она энергично обрабатывала, лицо отличалось тонкостью и правильностью черт, а высокий шиньон опоясывала также римская диадема и несколько огненного цвета эгретов поменьше. Она так отдалась своему занятию, что ее черные брови нависли над глазами, а между красиво очерченными алыми губами виднелся розовый кончик языка.