Здесь снова неожиданность — вдоль главной цепи идет какая-то большая река к северо-востоку. Но не трудно рассчитать, что это должен быть Еропол, хотя по карте он находится совсем в другом месте, за полтораста километров к востоку. Мы почти и дома, ведь Еропол—приток Анадыря, и следуя вдоль него мы попадем обратно. Но, чтобы съэко-номить время, снова перерезаем горы, обойдя острые, неприятные вершины черно-серой мрачной группы, выходим к Анадырю, и возвращаемся к Крепости через озерную равнину, но совсем с другой стороны.

Следующий полет был направлен на запад для изучения верховьев Анадыря и стыка двух хребтов — Гыдана (прежде, до наших работ 1929–1930 гг., называвшегося Становым], и Анадырского.

 Этот полет был тесно связан со следующим, который мы расположили к северо-западу. Но этот следующий полет нам не давался — 10 августа снова начался дождь, снова полезли низкие рваные серые тучи, и нам пришлось засесть в палатке. На этот раз наше одиночество скрашивалось присутствием ламутов, которые вернулись из Маркова, получили из склада продукты, но не торопились уезжать домой, вверх по Майну — они хотели полностью насладиться видом самолета, посмотреть, как он садится и взлетает. Подумайте, какая богатая пища для рассказов долгой зимой! Они будут желанными гостями в каждой урасе, в каждой избе, — их усадят на лучшее место, угостят отборными кусками, и будут слушать, затаив дыхание, рассказ о том, как русская железная птица, взрывая горы воды, взлетала с ревом на воздух, захватив на себе пять человек.

Наш разговор с ламутами ограничивался пятью, шестью русскими словами, которые знает старший из них, и жестами, но борт-механик Шадрин скоро нашел общий язык. Ламуты называли себя "ламутка". И Шадрин по десять раз в день кричит "ламутка, ламутка" — и обе стороны смеются.

С ламутами пришли пять собак—они будут тянуть лодку вверх по Майну. Большая мохнатая собака с толстой серьезной мордой—это. Начальник", как сказал ламут, а худенькая белая—"Помощник". Они целый день сидят на приколе и только вечером их отпускаю г погулять и поесть жидкую уху, налитую в челнок вместо корыта.

Досуги разнообразятся еще водным спортом: здесь лежат на берегу два легких челнока—"ветка", сбитая из трех дощечек, и долбленая лодочка, "стружок" или, по местному "каюк". Плавать на них не так то просто, надо очень чутко соблюдать равновесие и река несколько раз оглашается радостными криками зрителей, когда кто нибудь из спортсменов вылезает из воды с мокрым задом.

Только 12-го на севере открывается чистое небо — над нами висят еще тучи. Но ждать очень трудно—может быть ненастье продлится здесь долго. А район, который нужно изучить—чист. И мы вылетаем.

Но этот полет едва не был нашим последним. Все шло хорошо — нормально и скучно. Курс 342, набор высоты до 1 100, определение ветра—все производится быстро, чисто, аккуратно. Выше 1 200 метров мы итти не можем—на этой высоте кучевые облака, под которыми всегда сильнее завихрения, и будет болтать. Надо пересечь Чуванскую цепь - это большая цепь, идущая параллельно хребту Гыдан, которая до сих пор не наносилась на карты: название дано нами в память почти исчезнувшего народа, чуванцев, живущих здесь, в пределах этой цепи.

Ее главные высоты невелики—всего 1100–1300 м, узкая и крутая гряда. Мы идем к перевалу, метров 1000 над уровнем моря, метров на 200 ниже нас. Выше нельзя подняться из-за облаков, да и не стоит—достаточно высоко над перевалом, и ветер дует вдоль цепи, значит не могут создаться опасные завихрения. Обычно, когда ветер переваливает через хребет, он сначала поднимает самолет кверху, а потом, после перевала бросает его вниз, и при невнимании это может кончиться плохо.

Самолет приближается к цепи, начинает болтать. Страубе, ведущий самолет (наши пилоты чередуются по часу), уже не может один удержать штурвал, и Куканов также берется за свой. Пока все как обычно у подхода к крутым горам. Мы направляемся через узкий и крутой ложок к перевалу — и вдруг поток воздуха, переваливающий через боковой отрог, бросает самолет вниз, сразу на 250 м, и вдавливает его в ложок. Мы летим, не забудьте, со скоростью два — два с половиной километра в минуту, 40 м в секунду — и перед носом у нас уже не перевал, а крутая осыпь. Огромным размахом наших крыльев мы занимаем почти весь ложок.

 Еще секунда — мы упремся носом в осыпь, но в этот момент усилиями обоих пилотов машина круто положена на левое крыло, и начинается жуткий вираж. Вот правое крыло прошло в одном-двух метрах от осыпи перевала, мы скользим к правому склону ложка. Это — самое опасное мгновенье: поток низвергающегося с гребня воздуха придавливает нас к этой поверхности. Поплавки проходят почти вплотную к камням — и самолет вырывается из теснины вниз, вон из цепи. Мы круто летим вниз, теряем еще 250 м высоты — и через 3 минуты в долине, в стороне от неприятных осыпей.

Говорят, что опасные моменты длятся долго — не знаю: этот прошел чрезвычайно быстро, и ни о прошлом, ни о будущем помечтать не удалось. Была только ясная и холодная оценка опасности, как-то чуть холодно стало внутри, но из-за этого не были забыты обязанности: и у меня и у Салищева одинаково точно записана минута рокового виража.

По выходе в долину я даю новый курс — пройти несколько километров вдоль цепи, и затем уже пересечь ее по старому курсу там, где она ниже и не так остра.

Дальше мы идем над большим плоскогорьем, с которого течет Анадырь, делаем над ним круг до истоков Малого Анюя и возвращаемся обратно — снова под тучи, в моросящий дождь. Можно итти только низко над землей, пересекая бесчисленные изгибы Анадыря, так похожие один на другой. Снова мне много хлопот — следить по карте Июдина, какой из изгибов мы пересекаем, следить, правильно ли ведется самолет по заданному курсу. Когда идем так низко, Страубе любит, перегнувшись через борт, глядеть на землю, на заросли кустов, на озера, а самолет в это время рыскает.

Последние два полета принесли снова важные географические открытия: никакого горного узла на стыке двух хребтов, Гыдана и Анадырского, нет — здесь лежит обширное плоскогорье, с которого берут начало Анадырь, его приток Белая на юг, Чаун на север, и притоки Колымы, два Анюя, — на запад. И лишь южнее начинается хребет Гыдан и его Чуванская цепь, да на западе двумя отдельными возвышенными цепями уходят Анюйские хребты.

Хотя При возвращении нашем с верховьев Анадыря мы встретили внизу на равнине дождь, все же решили в тот же день перелететь на другую базу, в Чекаево — ведь завтра может наступить хорошая погода, и жаль будет потерять ее. Быстро была собрана палатка, заправлено последнее горючее и через два часа мы опять в воздухе. Лететь прямо нельзя — придется итти в обход по реке. Сначала пересечение озерной равнины, немного скучное, но мы летим низко, и можно изучить подробности микрорельефа. И даже фауну — вот четыре диких оленя, черные под дождем, глядят в ужасе на самолет и бросаются опрометью прочь.

Сегодня мы пройдем новым путем всю излучину Анадыря мимо селения Усть-Бельского, нового развивающегося центра. Выше его на берегу свежие постройки—это Снежное, оленеводческий совхоз, и затем под горой, на крутом повороте, на узкой полоске прилепились дома селения, даже с железными крышами. Это место веселее Маркова—с горы далекий вид на север, по широкой долине Белой. Чтобы рассмотреть получше селение, мы скользим вниз по горе к реке—и пугаем до смерти какого-то человека, который выполз погулять на склон.