Он усмехнулся.

— Неужели? По-вашему, исследовать старинную караванную дорогу и доказать, что еще в самой глубокой древности между миром, тяготеющим к Средиземному морю, и страною чернокожих, существовала связь, — по-вашему, все это пустяк? По-вашему, надежда разрешить раз навсегда вековой спор, на арене которого сражалось столько сильных умов: д'Анвиль, Хэрен, Берлиу и Катрмер, с одной стороны, и Гослен, Валькенер, Тиссо и Вивьен де Сен-Мартен

— с другой, по-вашему, эта надежда ничего не стоит? Черт побери, мой дорогой, чего же вам еще надо?

— Я говорил о практической выгоде, — возразил я.Вы, ведь, не станете отрицать, что этот спор является делом кабинетных географов и комнатных исследователей.

Моранж не переставал улыбаться.

— Мой милый друг, оставим этот вопрос. Соблаговолите вспомнить, что вы совершаете свое путешествие по поручению военного министерства, а я послан министерством народного просвещения. Различное происхождение наших миссий лишь подтверждает расхождение наших целей. Во всяком случае, оно ясно говорит о том (и я вполне с вами согласен), что моя экспедиция лишена всякого практического характера.

— Но вы уполномочены также и министерством торговли, — возразил я, задетый за живое. — Следовательно, вам вменяется в обязанность выяснить, возможно ли восстановление старого торгового пути, существовавшего в девятом столетии. И тут вы меня уже не разубедите: с вашим знанием истории и географии Сахары, вы, уезжая из Парижа, составили себе на этот счет определенный план. Дорога из Джерида до Нигера — мертва, и навеки… Вы знали, что значительные торговые сношения по этому пути немыслимы, и все же вы согласились заняться вопросом о возможности его восстановления.

Моранж посмотрел мне прямо в глаза.

— А хотя бы и так, — произнес он с развязной, но чрезвычайно приятной улыбкой. — Допустим, что у меня было то определенное намерение, которое вы мне приписываете. Знаете ли вы, какой отсюда можно сделать вывод?

— Буду счастлив узнать…

— Очень простой, мой дорогой друг: у меня не оказалось такой ловкости, как у вас, чтобы найти подходящий предлог для путешествия, и мне пришлось прикрыть истинные мотивы моего желания попасть в эти места доводами, менее удачными, чем ваши.

— Предлог? Я не совсем понимаю…

— В свою очередь, прошу вас быть искренним. Я убежден, что вы проникнуты горячим желанием осведомить арабское бюро насчет козней сенуситов. Но сознайтесь, что эти сведения не являются исключительной и тайной целью вашей прогулки. Вы — геолог, мой друг. Вы нашли в этой экспедиции благоприятный случай для удовлетворения присущей вам склонности. Никому не придет в голову порицать вас за то, что вы сумели примирить интересы своей страны с личным удовольствием. Ради бога — не отрицайте: мне не надо никаких других доказательств, кроме вашего присутствия в этом месте, на склонах Тифедеста, который, без сомнения, очень занимателен с минералогической точки зрения, но исследование которого вам не помешало все-таки оказаться почти в ста пятидесяти километрах к югу от вашего официального маршрута.

Трудно было с большей непринужденностью и мягкостью сказать человеку в глаза горькую правду. Я ответил на удар нападением.

— Должен ли я заключить из всего этого, что не знаю истинных мотивов вашего путешествия, и что они не имеют ничего общего с его официальными причинами?

Я зашел немного далеко. Я почувствовал это по серьезному тону, которым на этот раз ответил мне Моранж.

— Нет, дорогой друг, вы не должны делать такого заключения. У меня не было ни малейшей охоты пускать в ход ложь, да еще подбитую плутовством, по отношению к учреждениям, удостоившим меня своим доверием и субсидиями. Я приложу все усилия к тому, чтобы выполнить данное мне поручение. Но я не вижу причины скрывать от вас, что я преследую, в данном случае, еще другой, чисто личный, интерес, занимающий меня гораздо сильнее. Скажем, — если вы позволите мне употребить не совсем, впрочем, похвальную терминологию, — скажем, что этот интерес является целью, между тем как все прочее — только средство…

— Не будет ли нескромностью с моей стороны…

— Нисколько, — перебил он меня. — До Ших-Салы осталось всего несколько дней пути. Скоро мы расстанемся. Человек, первыми шагами которого по Сахаре вы руководили с такой заботливостью, не имеет права что-нибудь от вас скрывать.

Мы отдыхали в тот момент в низком углублении небольшого высохшего уэда, на дне которого прозябала тощая растительность. Бивший поблизости источник окружал его как бы венком из сероватой зелени. Верблюды, освобожденные на ночь от своих вьюков, быстро переходили, широко расставляя ноги, с места на место, пощипывая колючие пучки хада. Над нашими головами поднимались почти отвесно черные и гладкие стены Тифедеста. А в неподвижном воздухе уже вился голубоватый огонек, на котором Бу-Джема варил нам обед.

Кругом царила глубокая тишина. Мы не ощущали ни малейшего ветерка. Все прямо и прямо, дым от костра медленно взбирался по ступеням небосвода.

— Слышали ли вы что-нибудь об «Атласе христианского мира»? — спросил Моранж.

— Кажется, да. Если не ошибаюсь, это — сочинение по географии, напечатанное бенедиктинцами под руководством некоего отца Гранже.

— У вас хорошая память, — сказал Моранж. — Разрешите мне, однако, сообщить вам по этому поводу некоторые более точные сведения, интересоваться которыми у вас не было, конечно, таких причин, как у меня. «Атлас христианского мира» имел своею целью установить на протяжении веков и во всех частях земного шара границы великого потока христианства. Это — труд, вполне достойный науки бенедиктинцев и такого поистине поразительного ученого, как дон Гранже.

— И для установления этих границ вы явились сюда? — тихо проговорил я.

— Да, для этого, — ответил мой спутник.

Он умолк, а я почтительно не нарушал его молчания, решив, впрочем, ничему не удивляться.

— Смешно быть откровенным наполовину, — продолжал он после минутного раздумья, при чем голос его стал вдруг очень серьезным и совершенно утратил те добродушные нотки, которые месяц тому назад так веселили молодых офицеров в Варгле. — Надо идти до конца. Я скажу вам все.

Но будьте уверены, что я умею быть скромным, и не расспрашивайте меня, поэтому, о некоторых событиях моей личной жизни. И если вы узнаете, что четыре года тому назад я хотел поступить в монахи, то причины этого решения должны быть для вас безразличны. Предоставьте мне самому удивляться, что появление на моем жизненном пути существа, совершенно неинтересного, было достаточно, чтобы изменить все направление моей жизни. Предоставьте мне самому удивляться, что созданию, единственным качеством которого была красота, было предназначено свыше повлиять на мою судьбу столь неожиданным образом. Монастырь, в дверь которого я постучал, имел весьма веские основания усомниться в серьезности моего призвания. И я действительно не могу не одобрить отца-настоятеля, запретившего мне тогда выйти в отставку. Я был в чине капитана, который получил за год до того. По приказу аббата я стал хлопотать о разрешении выйти на три года в запас. Мои усилия увенчались успехом. Эти три года условного пребывания в святой обители должны были показать, действительно ли мир умер для вашего покорного слуги.

«В первый же день после моего прибытия в монастырь я был отдан в распоряжение дона Гранже, который включил меня в число лиц, занятых составлением „Атласа христианского мира“. Из беглого расспроса он увидел, для какой именно работы я мог быть использован. Таким образом я попал в мастерскую, работавшую над картографией Северной Африки. Я не знал ни слова по-арабски, но вышло так, что, отбывая гарнизонную службу в Лионе, я слушал на филологическом факультете лекции Берлиу, географа глубоко просвещенного, но жившего в то время одной великой идеей: доказать влияние греческой и римской цивилизации на Африку. Этой детали моей жизни для дона Гранже было достаточно. Тотчас же, благодаря его заботам, меня снабдили словарями берберского языка Вантюра, Деляпорта и Бросселяра, книгой „Grammatical sketch of the Temashaq“ — Стенхопа Флимена и „Опытом грамматики языка темашеков“ — майора Ганото. Через три месяца я уже мог разбирать какие угодно тифинарские24 надписи. Вы знаете, что под этим названием известно национальное письмо туарегов, которое служит выражением языка темашеков и является одним из любопытнейших протестов племени туарегов против его магометанских врагов.