— Иду, иду, Ферраджи. Скажи, что я сейчас буду… Ах, сударь, если бы я мог предвидеть… Но, ведь, это такая исключительная вещь: офицер, знакомый с Проклом Карфагенянином и с Арбуа де Жубенвилем. Еще раз… Но позвольте представиться: «Этьен Ле-Меж, профессор университета.

— Капитан Моранж, — отрекомендовался мой спутник.

Я выступил в свою очередь.

— Поручик Сент-Ави. Должен сознаться, что я из породы людей, которым свойственно путать Арбуа Карфагенянина с Проклом де Жубенвилем. Постараюсь в будущем заполнить этот пробел. А пока — мне очень хотелось бы знать, где мы находимся, мой товарищ и я, свободны ли мы, и какая тайная сила держит нас в плену. Принимая же во внимание, сударь, что вы производите впечатление человека, чувствующего себя хозяином в этом доме, я просил бы именно вас осведомить меня по этому вопросу, который, — простите мне мою слабость, — является для меня чрезвычайно важным.

Ле-Меж посмотрел на меня. На его губах заиграла довольно неприятная улыбка. Он открыл рот…

Но в эту минуту нетерпеливо задребезжал колокольчик.

— Через несколько минут, господа, я вам все скажу и объясню… Но сейчас, как видите, нам необходимо поторопиться. Теперь — время завтрака, и нашим сотрапезникам надоело ждать,

— Нашим… сотрапезникам?

— Их двое, — пояснил Ле-Меж. — Мы втроем составляем европейское население этого дома… население постоянное, счел он нужным прибавить, улыбнувшись своей спокойной улыбкой. — Но эти двое, это два оригинала, господа, с которыми вы предпочтете, без сомнения, иметь как можно меньше дела. Один из них принадлежит к духовному званиюи -т— хотя он и протестант

— умственным развитием не отличается. Другой — отставший от света светский человек, старый чудак.

— Позвольте, — спросил я, — уже не его ли я слышал прошлою ночью. Он собирался снять банк. С ним были, без сомнения, вы и пастор?..

Ле-меж, оскорбленный в своем достоинстве, замахал руками. — Что вы, что вы… совсем не со мною! Он дуется в карты с туарегами, которых он обучил всевозможным играм… Слышите, это он отчаянно звонит в колокольчик, чтобы мы поторопились. Теперь половина десятого, а игорный зал открывается в десять. Надо поторопиться! Я думаю, впрочем, что вы не без удовольствия подкрепите немного свои силы.

— Да, мы не откажемся, — ответил Моранж.

По длинному извилистому коридору, который прерывали на каждом шагу ступени, мы пошли за Ле-Межем. Нам пришлось подвигаться в полутьме, руководясь либо фонарями под розовыми колпаками, либо,высокими светильниками с горевшими в них душистыми травами. И те и другие были размещены на равном друг от друга расстоянии, в небольших нишах, высеченных прямо в скале. Волнующий аромат восточных благовоний наполнял окружающий мрак, составлял приятный контраст с холодным воздухом, струившимся с далеких снежных вершин.

От времени до времени нам пересекал дорогу, словно немой и бесстрастный призрак, белый туарег, оставляя позади постепенно замиравшее шлепанье своих мягких туфель.

Перед тяжелой дверью, обитой тем же бледным металлом, который я заметил на стенах библиотеки, Ле-Меж остановился и пропустил нас вперед.

Хотя столовая, куда мы вошли, была мало похожа на европейские, но все же многие из них могли бы позавидовать ее комфорту. Как и библиотека, она получала свет через большое сквозное углубление в стене, похожее на балкон. Но я сообразил, что эта комната была обращена наружу, между тем как из библиотеки открывался вид на сад, находившийся внутри расположенных короною гор.

В столовой не было ни центрального стола, ни варварской мебели, называемой стульями. Вся она была заполнена бесчисленными, очень низкими, табуретами из золоченого дерева, в венецианском стиле, густо устлана коврами спокойных и однообразных рисунков и усыпана туарегскими или тунисскими подушками. Посредине зала тянулась громадная цыновка, на которой, в тонко и искусно сплетенных корзинках, стоявших вперемежку с высокими серебряными чашами и медными тазами с душистой водой, находился завтрак, один вид которого обрадовал нас, как детей.

Ле-Меж, выступив вперед, представил нас двум личностями, уже занимавшим места на цыновке.

— Господи Спардек, — сказал он и я понял, что этой которого дадут ему возможность оценить гораздо больше, чем вам, все значение того, что я собираюсь вам здесь открыть.

С этими словами он подошел к каменной стене и нажал в ней пружину. Показался шкаф, плотно уставленный книгами. Он взял одну из них.

— Оба вы, — продолжал Ле-Меж, — находитесь во власти женщины. Эта женщина — султанша и неограниченная владычица Хоггара — называется Антинеей… Не подпрыгивайте от изумления, господин Моранж: вы все сейчас поймете.

Он раскрыл книгу и прочитал следующую фразу: «Прежде чем начать, я должен вас предупредить: не удивляйтесь, если я буду называть варваров греческими именами».

— Что это за книга? — спросил Моранж, бледность которого в ту минуту испугала меня.

— Эта книга, — ответил Ле-Меж очень медленно, взвешивая каждое слово и с выражением необыкновенного торжества в голосе, — эта книга — наиболее великий, наиболее прекрасный и наиболее совершенный из диалогов Платона: это -«Критий» или «Атлантида».

— «Критий»? Но, ведь, он не окончен, — пробормотал Моранж.

— Он не окончен во Франции, в Европе, повсюду, — сказал Ле-Меж. — Но здесь он окончен. Вы убедитесь в этом по экземпляру, который вы видите.

— Но какое отношение, — спросил Моранж, с жадностью просматривая манускрипт, — какое отношение существует между этим диалогом, который закончен… да, как мне кажется, он закончен… какое отношение между ним и этой женщиной, Антинеей? Почему именно она им владеет?

— Потому, — ответил невозмутимо маленький человек, — потому, что для этой женщины эта книга — ее родословная, так сказать, ее «Готский альманах», понимаете? Потому, что она устанавливает ее удивительное и чудесное происхождение, потому, что она доказывает…

— Доказывает… что? — повторил Моранж.

— Доказывает, что она внучка Нептуна, последний по томок атлантов.

Ле-Меж посмотрел на Моранжа с победоносным видом.

Было очевидно, что он обращался только к нему, считая лишь его одного достойным своих конфиденциальных сообщений.

— Много было офицеров, — сказал он, — французских и других, которых каприз повелительницы нашей Антинеи приводил сюда. Вас первого я удостаиваю небывалой чести, посвящая в тайны Хоггара. Но вы были учеником Берлиу, а я очень многим обязан памяти этого человека, и мне кажется, что, делясь с одним из его последователей результатами моих специальных изысканий, я как бы отдаю дань уважения великому ученому.

Он позвонил. На пороге вырос Ферраджи.

— Кофе! — приказал Ле-Меж.

Он протянул нам пестро раскрашенный ящичек с египетскими папиросами.

— Я никогда не курю, — пояснил он при этом, — но иногда сюда приходит Антинея. Это ее папиросы. Угощайтесь, господа!

Я всегда питал отвращение к этому голубому табаку, который дает возможность любому парикмахеру с улицы Мишодьер создать себе иллюзию восточных наслаждений.

Но, в сущности, эти отдающие мускусом папиросы не лишены приятности. К тому же, запас моего собственного английского табаку давно уже иссяк.

— Вот комплект номеров «Vie Parisienne», — сказал мне Ле-Меж. — Займитесь ими, если они вас интересуют, пока я буду беседовать с вашим другом.

— Милостивый государь, — ответил я довольно резко, — я не был, правда, учеником Берлиу, но, тем не менее, разрешите мне послушать ваш разговор. Я не теряю надежды найти его занимательным.

— Как вам будет угодно, — сказал маленький человек.

Мы устроились поудобнее. Ле-Меж уселся за свой рабочий стол, оправил свои манжеты и начал так: — Как бы ни была велика моя слабость к полной объективности в вопросах научных, я не могу, однако, совершенно отделить мою собственную биографию от истории жизни Клито и Нептуна. Я жалею об этом, но, вместе с тем, горжусь. Я сам ковал свою судьбу. Уже с самых ранних лет меня поражало необыкновенное развитие, которое получили в девятнадцатом веке исторические науки. Я понял, куда вел мой путь. И, вопроеки всему и наперекор всем, я пошел по этому пути.