Когда Нэпьер вошел, в его глазах был вопрос.

— Полностью ли вы усвоили ситуацию до того момента, до которого я вам ее описал? — спросил он, как будто и не выходил из комнаты.

— Разумеется, но… — начал я.

— Подождите, пожалуйста, — попросил он. — Я знаю, что вы собираетесь сказать, но позвольте мне сначала извиниться и все объяснить. До сих пор я здесь не появлялся. Это был мой окончательный тест. Если вы уверены, что видели меня и говорили со мной, если вы можете вспомнить то, что я говорил вам, сидя снаружи в автомобиле, тогда мы с вами сможем общаться так же легко и свободно, когда я буду на Марсе.

— Но, — вмешался Росмунд, — вы на самом деле были здесь. Разве вы не пожали мне руку, когда вошли, и не говорили со мной?

— Вы только думали, что это происходит, — ответил Нэпьер.

— Ну и кто из нас с приветом? — грубовато спросил я у Росмунда, но и по сей день Ральф считает, что мы его разыграли.

— Откуда вы в таком случае знаете, что сейчас Карсон находится здесь? — спросил он.

— А я и не знаю, — признался я.

— На этот раз я действительно здесь, — рассмеялся Нэпьер. — Теперь давайте посмотрим. Как далеко я зашел?

— Вы говорили, что готовы стартовать, и ваша ракета находится на острове Гваделупа, — напомнил я ему.

— Совершенно верно! Я вижу, что вы восприняли все. Сейчас я как можно короче обрисую то, что, как я надеюсь, вы сочтете для себя возможным сделать, чтобы помочь мне. Меня привели к вам несколько причин. Самая важная из них — это ваш интерес к Марсу. Затем ваша профессия (результаты моего эксперимента должны быть зарегистрированы опытным писателем) и ваша репутация, как человека честного — я взял на себя смелость узнать о вас как можно подробнее. Я хочу, чтобы вы записывали и публиковали сообщения, которые получите от меня, а также распоряжались моим имуществом во время моего отсутствия.

— Я буду рад принять первое предложение, но колеблюсь взять на себя ответственность за второе, — возразил я.

— Я уже подготовил доверенность, которая защитит вас от любых неожиданностей, — ответил он тоном, устраняющим дальнейшие споры.

Я понял, что передо мной молодой человек, который не потерпит никаких препятствий. По правде говоря, я подумал, что он никогда не признавал самого факта существования препятствий.

— Что касается вашего вознаграждения, назовите сами его сумму, — сказал Нэпьер, улыбаясь.

Я протестующе взмахнул рукой.

— Это будет приятной обязанностью, — заверил я.

— Это может отнять у вас много времени, — вмешался Ральф, — а ваше время — достаточная ценность.

— Вот именно, — согласился Нэпьер. — С вашего позволения, мы с мистером Росмундом уладим финансовые подробности позднее.

— Это меня вполне устраивает, — согласился я. После безумных трех дней с одиннадцатого по тринадцатое я питал отвращение к бизнесу и ко всему, что с ним связано.

— Итак, возвращаясь к более важным и гораздо более интересным планам, которые мы обсуждали: что вы думаете о моем проекте вообще?

— Марс находится далеко от Земли, — заметил я. — Венера на девять или десять миллионов миль ближе, а миллион миль — это всегда и всюду миллион миль.

— Да, это так. И я предпочел бы отправиться на Венеру, — ответил он. — Закутанная в облака, которые не позволяют разглядеть ее поверхность, эта планета представляет тайну, которая будоражит воображение. Однако согласно последним астрономическим расчетам условия там враждебны жизни. Во всяком случае, той жизни, которая знакома нам здесь, на Земле. Некоторые полагают, что Венера, которую держит силой своего притяжения Солнце со времен ее первоначального жидкого состояния, обращена к нему всегда одной своей стороной, как Луна к Земле. Если это так, то ужасная жара одного полушария и ужасный холод другого сделают невозможной всякую жизнь.

И даже если благоприятные для моих планов предположения сэра Джеймса Джинса будут подтверждены фактами, все равно ночи и дни Венеры в несколько раз длиннее земных. В эти длинные ночи столбик термометра может опуститься до тринадцати градусов ниже ноля по Фаренгейту, а день соответственно будет необычайно жарким.

— Но даже если так, жизнь могла приспособиться к таким условиям, — не сдавался я. — Человек существует в экваториальной жаре и арктическом холоде.

— Но не при отсутствии кислорода. — сказал Нэпьер. — Сент-Джон установил, что объем кислорода под облачнымс покровом, окружающим Венеру, составляет менее одной десятой одного процента земного объема. В конце концов, нам следует склониться перед высшим суждением таких людей, как сэр Джеймс Джинс, который говорит:"Объективные наблюдения, если они хоть чего-то стоят, заставляют предположить, что на Венере, единственной планете солнечной системы, не считая Марса и Земли, на которой жизнь могла бы существовать, нет ни растительности, ни кислорода, которым могли бы дышать высшие формы жизни». Это определенно ограничивает мои исследования планет Марсом.

За обсуждением его планов мы провели остаток дня и засиделись до ночи. Ранним утром следующего дня он отбыл на остров Гвадалупа в своей амфибии конструкции Сикорски. С тех пор я его не видел, по крайней мере, во плоти, однако при помощи чудесных возможностей телепатии я постоянно общался с ним и видел его в странном неземном окружении, которое графически запечатлелось на некоей сетчатке моих мысленных глаз. Таким образом, я — средство, при помощи которого замечательные приключения Карсона Нэпьера записываются на Земле. Но я представляю собой не больше, чем пишущая машинка или диктофон.

История, которая сейчас последует, — это история Карсона Нэпьера.

Говорит Карсон Нэпьер.

Спустя немногим более четырех часов после того, как я покинул Тарзану, мой аппарат опустился в небольшой уютной бухточке на берегу пустынной Гваделупы. Небольшой мексиканский пароход, который я нанял, чтобы перевезти рабочих, материалы и припасы с материка, мирно покачивался на якоре в крошечной гавани. На берегу собрались, чтобы приветствовать меня, рабочие, механики и ассистенты, работавшие с неслыханной преданностью и огромной отдачей в течение долгих месяцев, чтобы подготовить все необходимое к этому дню. Среди низкорослых мексиканцев возвышались голова и плечи Джимми Уэлша, единственного американца на этом берегу.

Я приблизился к берегу и пришвартовал корабль к понтону. Люди спустили легкую рыбачью плоскодонку и гребли, чтобы забрать меня. Я отсутствовал меньше недели, и большую часть этого времени я провел совсем рядом, в Гуаймасе, ожидая письма из Тарзаны, однако они приветствовали меня столь восторженно, что можно было подумать — давно потерянный брат вернулся из мертвых. Только сейчас я понял, насколько Гваделупа кажется заброшенной, изолированной от остального мира, пугающей — даже для тех, кому приходится оставаться на ее пустынных берегах всего лишь на несколько дней в ожидании весточки с материка.

Быть может, теплота встречи была усилена их желанием скрыть подлинные чувства. Мы были вместе почти непрерывно на протяжении нескольких месяцев, между нами завязалась теплая дружба, а сегодня нам предстояло расстаться, и вероятность того, что они когда-либо смогут снова встретиться со мной, была чрезвычайно мала. Это был мой последний день на Земле; сегодня вечером я стану для них столь же мертвым, как если бы три фута земли покрывали мой неодушевленный труп.

Возможно, что собственные переживания окрашивали мою интерпретацию их чувств, ибо должен признаться, что я боялся этого последнего перед самым стартом момента, как едва ли не самого тяжелого во всем приключении. Мне приходилось общаться с людьми многих стран, но я не знаю других, чьи качества настолько склоняли бы вас к любви, как у этих мексиканцев, которые еще не были испорчены чересчур близким контактом с нетерпимостью, алчностью и прагматизмом американцев. И кроме того, здесь был Джимми Уэлш! Прощание с ним должно было оказаться вроде расставания с родным братом. На протяжении всех этих месяцев он умолял меня взять его с собой, и я знал, что он будет продолжать свои просьбы до самой последней минуты. Но я не мог рисковать ни одной жизнью без необходимости.