– Только в храме Иссы бессмертие, – ответила она. – А храм Иссы только для расы жрецов. Я никогда не умру!

Я заметил, как при ее словах на губах чернокожего мелькнула усмешка. Я не понял тогда ее значения. Я узнал это позже, так же, как и она тоже узнала это, и самым ужасным образом!

– Если и то, другое, чему ты научился, – продолжала она насмешливо, – столь же правильно, то поумнел ты ненамного!

– Другое – это то, – ответил я, – что наш черный друг не упал с нижней луны: он чуть не умер на высоте всего нескольких тысяч футов над Барсумом. Если бы мы поднялись на те пять тысяч миль, которые лежат между Барсумом и Турией, то от него осталась бы одна ледяная сосулька.

Файдора с явным изумлением взглянула на чернокожего.

– Но если ты не с Турии, то откуда же ты? – спросила она.

Он пожал плечами, взглянул в сторону, но не ответил. Девушка гневно топнула своей маленькой ножкой.

– Дочь Матаи Шанга не привыкла, чтобы ее вопросы оставались без ответа, – сказала она. – Человек низшей породы должен почитать за честь, что член священной расы, которая наследует вечную жизнь, удостаивает его своим вниманием.

Чернокожий снова улыбнулся той же загадочной улыбкой.

– Ксодар, датор перворожденных Барсума, привык отдавать приказания, а не получать их, – произнес он наконец. А затем повернулся ко мне:

– Что ты хочешь делать со мной?

– Я хочу взять вас обоих в Гелиум, – сказал я. – Вам не сделают там никакого зла. Вы увидите, что красные люди Гелиума – великодушная раса! Надеюсь, что они послушают меня и больше не будут предпринимать добровольных паломничеств к реке Исс. Надеюсь, что вера, которой они держались десятки веков, будет разбита.

– Ты из Гелиума? – спросила она.

– Я член семьи Тардос Морса, джеддака Гелиума, – ответил я, – но я сам не с Барсума. Я из другого мира.

Ксодар пристально смотрел на меня несколько минут.

– Верю, что ты не с Барсума, – сказал он наконец. – Ни один человек этого мира не смог бы справиться один с восемью перворожденными! Но расскажи, почему же ты носишь золотые волосы и драгоценный обруч «святого» жреца?

При слове «святой», на которое он сделал ударение, в голосе его звучала ирония.

– Я и забыл о них! – ответил я. – Это моя военная добыча. – С этими словами я снял парик.

Когда чернокожий увидел мои коротко остриженные черные волосы, то глаза его раскрылись в изумлении. Очевидно, он все-таки ожидал увидеть плешивую голову жреца.

– Ты, действительно, из другого мира, – произнес пират, – и в тоне его послышалось благоговение. – У тебя кожа жреца, черные волосы перворожденных и мускулы, как у дюжины даторов! Даже для Ксодара не позор признать твое превосходство. Он никогда не сделал бы этого, будь ты барсумец! – прибавил он.

– Теперь ты знаешь обо мне больше, чем я о тебе, – прервал я его. – Я знаю только, что твое имя Ксодар; но скажи мне, кто такие перворожденные, и что такое «датор», и почему ты бы не мог допустить, чтобы тебя победил барсумец?

– Перворожденные Барсума, – объяснил он, – это раса черных людей, а датор – это то же, что барсумцы называют джедом. Моя раса самая древняя на всей планете! Мы ведем наш род прямо от древа жизни, которое росло в середине долины Дор двадцать три миллиона лет тому назад.

В течение этого времени плод дерева подвергался постепенным изменениям. Он совершенствовался, переходя от чисто растительной жизни к жизни, в которой смешивались элементы растительного и животного. На первых ступенях развития плод обладал только силой самостоятельных мускульных движений, в то время как стебель оставался прикрепленным к дереву. Позднее в плоде развился мозг, так что он, оставаясь висеть на длинных стеблях, уже думал индивидуально. Понятия развивались: появилось сравнение и суждение. Так на Барсуме родился разум.

Проходили века. Много форм жизни появилось на древе жизни, и все они были прикреплены к прародительскому дереву. Наконец, из дерева вышли растительные люди – почти такие же, каких мы видим теперь в долине Дор, но не такие крупные; они еще были прикреплены к ветвям дерева посредством стеблей, которые вырастали из макушек их голов. Почки растительных людей походили на большие орехи, в диаметре величиной в фут, и были разделены перегородками на четыре части. В одной части развивался растительный человек, в другой – шестнадцатиногий червь, в третьей – прародитель белой обезьяны и в четвертой – прародитель черного человека Барсума.

Когда почка раскрывалась, растительный человек оставался висеть на своем стебле, но три другие части падали на почву. Каждая часть была в своей скорлупе, и заключенные в ней существа, стараясь освободиться, прыгали и скакали во всех направлениях.

Вскоре весь Барсум покрылся этими орешками. В продолжение бесчисленных веков заключенные в них существа жили всю жизнь в твердой скорлупе, прыгая и перекатываясь по всей планете, падая в реки, озера и моря.

Бесконечные миллионы умерли раньше, чем первый человек пробил стены своей темницы и вышел на дневной свет. Побуждаемый любопытством, он раскрыл другие скорлупы, и таким образом, началось заселение Барсума.

В моей расе сохранилась незапятнанная чистая кровь этого первого черного человека. Мы никогда не смешивались ни с какими другими существами. От шестнадцатиногого червя, от белой обезьяны и от отступников чернокожих произошли на Барсуме все формы животной жизни.

– Жрецы, – и при этих словах он насмешливо улыбнулся, – представляют собой только результат вековой эволюции от чистого древнего типа белой обезьяны. И они поэтому принадлежат к низшему порядку. Существует только одна раса настоящих бессмертных людей. И это – раса черных людей!

Древо жизни погибло, но до его смерти растительные люди сумели оторваться от него и теперь населяют Барсум вместе с другими детьми первого родителя. Они двуполы, и поэтому могут размножаться наподобие настоящих растений, но в других отношениях они почти не усовершенствовались за все века существования. Их поступки и движения управляются инстинктом, а не разумом; мозг растительного человека немногим больше кончика нашего мизинца. Они питаются растениями и кровью животных. У них совсем нет чувства самосохранения, и поэтому они не знают чувства страха перед лицом опасности. Это делает их страшными противниками.

Меня вдруг поразило, почему чернокожий вздумал так подробно рассказать о происхождении жизни на Барсуме. Казалось бы, что момент был самый неподходящий для гордого члена гордой расы – унижаться до разговора со своим победителем, тем более что он продолжал лежать связанным на палубе.

Но его взгляд, случайно перехваченный мною, объяснил мне, почему он старался овладеть всем моим вниманием, рассказывая свою действительно увлекательную историю. Он лежал немного впереди от того места, где я стоял у рычагов, и лицо его было повернуто в сторону кормы. Уже в конце его рассказа о растительных людях я поймал странный взгляд его, устремленный на что-то позади меня. Я не мог также не заметить торжествующего выражения, промелькнувшего через мгновение в его черных глазах.

За несколько минут перед тем я уменьшил скорость хода, так как долина Дор осталась на много миль позади нас, и я чувствовал себя в сравнительной безопасности.

Недоброе предчувствие зашевелилось во мне. Я обернулся, и картина, представшая перед моими глазами, убила зародившуюся надежду на свободу. Огромный корабль без огней, бесшумно плывущий во мраке ночи, обрисовался за кормой моего судна…

Теперь я знал, почему черный дьявол так любезно занимал меня баснями! Он уже давно заметил приближение помощи и с затаенным торжеством ожидал ее. Не будь его неосторожного взгляда, возбудившего мои подозрения, я так бы и не заметил корабля, и он мог очутиться рядом с нами и взять нас на абордаж, пока я, развесив уши, наслаждался легендами Барсума.

К счастью, я был опытен в ведении воздушной войны и выбрал удачный маневр. Дав машине задний ход, я одновременно опустился сразу на целых сто футов. Военный корабль промчался над нами, и я мог заметить фигуры людей, болтающихся на веревках, которые готовились спуститься на мою палубу. Тогда я поднялся под острым углом и повернул рычаг на максимальную скорость.