– Ты мне уже и так душ устроил, мокрее не буду. – Проворчал Антон, но в машину сел.

– Давай к магазину на Комсомольский, – бросил Виноградов незнакомому Антону молодому, вихрастому водителю. – Как живется Питеру?

– Регулярно, – разговаривать Антону не хотелось.

За исключением системы МВД его ничего не объединяло с соседом, бывшим в ней человеком абсолютно случайным, как большинство пришедших из армии по принципу «больше некуда».

– «Сотку» будешь? – Виноградов откинул брезент на заднем сиденье, открывая ящик с литровками «Московской». – Димку с углового дома помнишь? Круглова? Он на трассе кафе открыл. Приличное такое. А брательник его, младший, вчера на дискотеке в школе городского пацана от…л.

Виноградов любовно погладил ящик:

– Димка – мужик нормальный. По-хорошему все утрясли. Надо будет ему предложить…

– Приехал я. – Антон похлопал водителя по плечу.

Тот затормозил.

– Так махнешь? – снова спросил Виноградов.

Антон покачал головой:

– В другой раз.

– Ну смотри.

Дом окружали лужи, похожие на озера. Он прикинул, как лучше перебраться к подъезду. Сзади хлопнула дверца «уазика».

– Держи! – Виноградов сунул ему в руки бутылку. – Без меня махнешь.

– Не надо, я…

– Давай, давай!

Машина рванула, разбрызгивая волны грязи.

В квартире было пусто. Бормотало радио. Мама почему-то никогда не выключала его. За те два месяца, которые Антон здесь не был, ничего не изменилось. Впрочем, здесь никогда ничего не менялось. Все та же чистота. Арифметический порядок вещей. Накрахмаленная скатерть на столе. Впитавшаяся в стены сырость болот. Он положил принесенные конфеты на буфет и отпил из банки на окне кисловатого гриба. Было слышно, как дождь стучит о железную крышу. Потолок везде имел нормальный вид. После весеннего таяния снега протечек видно не было. На улице одиноко пророкотал грузовик. Антон подошел к окну. Никого не видно. Дождь держал всех по домам. Он подумал, что последние два-три года, приезжая, не знает, что ему делать в этом доме, где он родился и прожил большую часть жизни. В Питере он начинал испытывать к нему детскую тягу, а доехав, стремился как можно быстрее вернуться в город. Резко застонал дверной звонок. Наверное, мама заметила его в окно.

– Антошенька, здравствуй, как ты повзрослел! – Бабушка Настя с первого этажа сильно постарела. Он не встречал ее с весны. – Я видела в окно, как ты входил, а мама на станции. Там медпункт открыли. Она по субботам и воскресеньям подрабатывает, когда ее аптека закрыта. До пяти…

Теперь дождь и ветер били в лицо. Он вымок до костей. Под железнодорожной платформой у костерка бренчали на гитаре малолетки. Антону на секунду захотелось тоже подсесть к трещащему огню. Медпункт, отмеченный светящейся вывеской с красным крестом, располагался в только что отремонтированной части крошечного павильона станции, между билетной кассой и ларьком. Мама сидела возле включенного в розетку обогревателя и читала. Он мог не смотреть на обложку. Джейн Остин. Из-под безукоризненно белого халата выглядывал ворот бордового свитера.

– Привет, мамуля. – Он поцеловал ее в щеку. – Я уже начал гадать, куда ты пропала в субботу, в такую погоду.

– Если бы ты вообще чаще интересовался моей жизнью, то знал бы, а не гадал. – Она аккуратно заложила книгу кожаной закладочкой и убрала в ящик стола. – Я уже больше месяца здесь работаю по выходным.

Лицо ее было бледным. Глаза – устало-безразличными. Губы уверенно держали тонкую прямую линию, словно боясь допустить улыбку. Антон присел перед ней на корточки и, взяв ее ладонь в свою, поцеловал. Она была сухой и теплой.

– Ты в полутора часах езды, а как на другом краю земли. Телефона нет, а приезжать каждый выходной не получается, да и выходные не каждую неделю. Не сердись. Я очень соскучился. Правда.

– Я болела на прошлой неделе. – Она освободила руку. – Спасибо бабушке Насте, а то некому было бы поесть принести. Настя все спрашивала: «Где Антоша твой?», а мне ответить нечего.

– Мама! – Он шумно вздохнул. – Я-то откуда знал? Позвонить можно было? Я бы приехал сразу.

– Я никогда ни о чем не буду просить. Если мой сын не чувствует, когда я в нем нуждаюсь, то значит, я его плохо воспитала, и поделом мне.

Он постарался унять раздражение, начинающее брать верх над нежностью.

– Мамочка! Прости, у меня были очень тяжелые дни. Очень трудно на работе. Я приехал поделиться с тобой.

– Работа… – она строго посмотрела на него, – работа – это то, что дает мужчине средства к существованию, позволяет кормить семью и не допускать, чтобы родная мать в старости экономила на еде. То, чем занимаешься ты…

Он закрыл глаза. Жутко хотелось закурить.

– …интересует только тебя самого, твое хобби, твое удовольствие…

«Сейчас про музыку», – подумал он.

– …как и твоя ужасная музыка, которой ты предавался, когда остальные думали о будущем…

«Теперь пойдут примеры».

– …например, Вадик Домарев, который ездит в Турцию за вещами, кормит не только свою семью, но и отца с матерью, а Леша Глухов отправлял мать летом в Италию…

Антон подумал, легче ли будет от этой поездки матери Глухова, когда Лешу – бригадирчика «тобольских» – найдут с пулей в башке или отправят «на зону».

– …я боюсь вопросов. Мне не объяснить: почему сын мне не помогает…

– Мама! – Он не выдержал. – Не говори так! Когда летом нам выплатили депоненты – я почти все привез тебе.

– Теперь будешь всю жизнь меня этой копейкой попрекать! – Она разрыдалась.

Давя в себе желание заорать во всю глотку и долбануть по стеклу шкафчика с пузырьками, Антон выскочил за дверь.

«Поговорили».

Сигарета наждаком скребла легкие, успокаивая нервную дрожь. Платформа была пуста. Ветер остервенело гонял дождевые струи по раскинувшимся во все стороны серым болотистым пустошам. За мокрым стеклом соседнего ларька крашенная, одутловатая девица пила из бутылки пиво и с интересом его разглядывала. Он снова толкнул дверь. Мама смотрела в окно. Она не обернулась. Он обнял ее, уткнувшись лицом в плечо:

– Давай не будем ссориться, мамуля. Ты права. Я редко у тебя бываю. Я постараюсь приезжать чаще. Хочешь, вообще переведусь в местное отделение? Или ты переезжай к нам. Пашка скучает по тебе. Он очень обрадуется. – Его несло. – Я так устал. Хочешь, я уволюсь? Совсем? Устроюсь к Домареву продавцом? Только не плачь, не сердись, не говори так со мной. Я же люблю тебя. Мы так давно с тобой не говорили. Мне так тебя не хватает.

В горле катался ватный шарик. По спине бежал холодок. Заныли виски.

– Сколько времени? – спросила она бесцветно, не двигаясь.

– Без десяти три.

– Мне пора принимать витамины. – Она поднялась, смотря в сторону, и достала из шкафа пузырек. – Они все дорожают. Даже мне, как работнику аптеки…

Антон прислонился затылком к стенке и закрыл глаза. Внутри его словно заполняло ледяной зимней водой.

– Мам, ты напиши какие, может, я в городе куплю. Я тебе конфеты привез – «шерри». Твои любимые. Вечером чаю попьем. Я хотел ночевать остаться.

– Нет. – Она испуганно обернулась. – У меня чистого белья нет, постельного. Кроме того, я Антонину Епифановну пригласила. С ночевкой.

– Хорошо-хорошо, – он закивал, – не волнуйся, я в следующий раз…

Они замолчали. Снаружи шелестел дождь. Антону было душно и пусто. Мама проглотила желтый цилиндрик и запила водой из принесенной бутылки. Она всегда пила только отстоянную воду. Он вспомнил, как в детстве она ругала его за питье из-под крана. В детстве…

– Ты не знаешь, как отец? – спросила вдруг она, и Антон вздрогнул. Это всегда была запретная тема.

– Нет, – соврал он.

Он знал. Отец был хорошо. Даже очень. Дело его в Мурманске процветало. Собирался покупать квартиру. Лара ждала дочь.

– Ты и верно весь в него, если его не интересует жизнь собственного сына. – Она вернулась на свое место у окна. – Как я устала жить.

– Мамочка, что ты… – Антон чувствовал, что слезы почти наворачиваются на глаза.