Но из-за этого сводить со мной счеты подобным образом!.. — он покачал головой.

— Вы хотите сказать, что Каменева сказала неправду? — уточнил следователь.

— Ложь чистейшей воды! — возмущенно произнес Ветров. — Она не раз грозила мне. Каждая женщина по натуре собственница. Мужчина для нее что вещь, должен принадлежать ей весь полностью, без остатка. Поверьте, она както даже пыталась отравить меня. Снотворным. И вот, докатилась…

«На что он рассчитывает? — думал Гольст. — Надеется, что я поверю ему, или просто выигрывает время для подготовки к обороне? Нет, пора кончать игру в кошки-мышки».

— Во-первых, не она пыталась отравить вас, — жестко произнес следователь, — а вы чуть не довели ее до самоубийства. Более того, Ольга уже выпила смертельную дозу люминала, но вы испугались и промыли ей желудок. Даже «Скорую» вызвали, но, когда приехали врачи, вы сказали, что сами справитесь с мнимым сердечным приступом жены.

Об этом есть соответствующие показания Каменевой, — Гольст положил руку на папку с делом. — А также врача «Скорой помощи». Зачитать?

— Нет, — глухо ответил Ветров.

— Дальше. Выстрелы в спальне ваших родителей были произведены с интервалом в 3 — 4 секунды, а не через полминуты, как вы утверждаете.

Следователь зачитал показания Бобринских и Цыплаковых.

— Ну и что? — хмуро заметил Борис.

— А то, что ваши родители были убиты.

Гольст дал Ветрову прочесть заключение повторной судебно-медицинской и баллистической экспертиз. Тот знакомился с документами долго, несколько раз перечитывал отдельные места, видимо лихорадочно думая, как устранить противоречия между бесспорными фактами и своими прежними показаниями. Владимир Георгиевич терпеливо ждал. Наконец Ветров кончил читать.

— Что скажете? — спросил следователь.

— Ничего, — сквозь зубы процедил Ветров. — Вы хотите заманить меня в ловушку. Уверяю вас — не выйдет!

— Вы сами себя загнали в ловушку, — спокойно сказал Гольст. — Совершая преступление, вы допустили массу ошибок. А затем усугубили их своими показаниями. Во-первых, вы сказали, что ружье лежало на одеяле, а оно не могло там лежать. Во-вторых, стреляя в отца, вы перепутали спусковые крючки…

— Как? — вырвалось у Ветрова. Но он тут же осекся.

«Не выдержал», — отметил Гольст.

Однако Ветров попытался исправить впечатление от своего неосторожного восклицания.

— Я… Я хочу сказать, при чем здесь крючки? И вообще я при чем?..

— Готовясь к убийству, вернее, к инсценировке самоубийства отца, вы привязали веревку к левому спусковому крючку, а выстрел произвели из правого ствола. Патроны были одного калибра, но разной маркировки. Состав вещества, из которого сделана дробь, различен. Можете ознакомиться с заключением.

— Это меня не интересует, — холодно произнес Ветров.

— Следующая ошибка. Вы утверждаете, что дверь в спальню родителей была закрыта. Но в момент выстрелов она была открыта.

— Какое это имеет значение?

— Имеет. На внешней стороне обнаружены брызги крови вашего отца.

Это обстоятельство следователь выяснил в самое последнее время, когда производил обыск на даче и допросил Бобринскую. Она-то и вспомнила про кровь. Соответствующие исследования подтвердили это.

— Вы отлично помните, — продолжал Гольст, — что дверь открывается вовнутрь спальни. Внешняя сторона двери в открытом положении как раз обращена к кровати, на которой лежал ваш отец. Если бы выстрел был произведен при закрытой двери, то кровь попала бы на внутреннюю сторону. Что вы на это скажете?

Ветров молчал. Минуту, другую, третью…

— Я вижу, сказать вам нечего, — констатировал Владимир Георгиевич.

— Значит, я ошибся, — неожиданно со спокойной дерзостью заявил Ветров.

— Дверь действительно была открыта, когда я вбежал в спальню родителей. Но я был в таком состоянии… Не удивительно, что забыл…

«Ну и наглец!» — чуть не вырвалось у Гольста.

Он, ни слова не говоря, перекрутил пленку на магнитофоне, нашел нужное место.

«Дверь в их спальню была открыта или закрыта?» — раздался голос самого следователя.

«Закрыта», — прозвучал ответ Ветрова.

«Это вы хорошо помните?»

«Отлично помню!»

— Странное выпадение памяти, — заметил Гольст. — А о том, что на вашей майке и трусах были брызги крови, которые заметила при стирке Ольга, вы тоже забыли?

— Я мог нечаянно запачкаться, когда сдернул с отца одеяло, — парировал Ветров.

— Где вы стояли, когда сдергивали одеяло? — спросил Гольст.

— В ногах у отца.

— В какую сторону вы потянули одеяло?

Ветров задумался. Вероятно, почувствовал подвох в вопросе.

— Прошу вас ответить, — строго сказал Гольст.

— Ну, потянул на себя…

— На этот раз память вас не подводит?

— Нет, — не очень уверенно ответил Ветров.

Владимир Георгиевич нашел в деле фотографию места происшествия, ткнул в нее пальцем:

— Видите, ноги вашего отца торчат из-под одеяла. Выходит, что одеяло вы не трогали, Борис Александрович…

Ветров молчал.

Гольст закрыл папку.

— Я думаю, фактов достаточно, — спокойно сказал он. — Вы запутались.

— Вовсе нет! — Ветров вскочил со стула. — Все, что вы говорили и пытались доказать, — сущая ерунда! Я могу эти же факты истолковать по-другому!

Да, да! И не думайте, что напали на сосунка! — он распалялся все больше.

— Уверяю вас, я так не думаю, — не повышая голоса, ответил следователь.

— Вы тщательно готовились к преступлению. Все использовали. Мнимую распущенность вашей сестры, мнимую шизофрению отца… Вы даже изучали книги по криминалистике и другую юридическую литературу. Я ознакомился с ней у вас дома. В частности, с уголовно-процессуальным кодексом, что стоит в книжном шкафу. Он заложен на той странице, где говорится о прекращении уголовного дела. Кстати, день, когда дело о гибели ваших родителей было прекращено, вы пышно отметили в ресторане со своим другом Полонским. Не так ли?

— Не помню, — буркнул Ветров.

— Зато это хорошо помнит ваша знакомая, Стелла Виноградова. Вы тогда говорили, что теперь у вас в жизни есть все: деньги и свобода.

— Мало ли что можно наболтать, будучи под градусом. Знаете, если цепляться к словам…

— Слова словам рознь, — заметил следователь. — В тот же вечер той же Виноградовой вы заявили, что убийца часто попадается потому, что, совершив одно преступление, боится совершить другое. А жене как-то ттризнались, — Гольст открыл дело на нужном месте и процитировал: — «Если мне понадобится убить своих врагов, я полгорода перестреляю. Мне убить человека ничего не стоит».

— Пустая бравада! — запальчиво произнес Ветров.

— Но вы пошли-таки на убийство.

— Господи! Подумайте сами, что я выигрывал в случае смерти родителей?

Я ведь зависел от них! И материально, и, если хотите, морально… В конце концов, я по-настоящему любил их. Это подтвердит каждый, кто знает нашу семью. А Ларочка? Я в ней души не чаял!

— Вы говорили людям другое, — Гольст полистал дело. — Вот, например: «Мой отец как Плюшкин: тащит всякое барахло в дом. Над ним смеются».

— Кто это наклеветал?

— Это показания бабы Мани, тети вашей матери. Она же сказала, что вы родную мать называли курицей. Неумная, говорили, женщина, не знает значения слова «утрировать»… И вообще ваши родители — цитирую — «глупые, тупые мещане, совсем не близки мне по духу»…

— Ну, знаете! — Ветров задохнулся. — А баба Маня, если хотите знать, вообще выжила из ума! Старческий маразм!

— Нечто подобное о родителях вы говорили еще Ангелине Карловне, сестре отца, а также друзьям. Могу зачитать их показания.

— Не хочу слышать! — отрезал Ветров. — Завистники!

— О сестре вы тоже отзывались не очень-то нежно, — невозмутимо продолжал Гольст, листая страницы дела. — «Лариса — дура. Самое страшное, что с ней придется делиться дачей и всем, что останется от родителей».

— Кто?.. Кто все это выдумал? — Ветров от злости и волнения стал заикаться.