Издателя звали Уоррен Джукс. Высокий, с резкими чертами лица, длинными пальцами. На висках уже пробивалась седина. Как обычно, он сидел за столом в модном костюме-тройке. Как обычно, Треватен казался рядом с ним оборванцем, этаким медведем, только что вылезшим из берлоги.

– Присаживайся, Джим, – заулыбался Джукс. – Всегда рад тебя видеть. Только не говори, что принес еще один рассказ. Не перестаю тебе удивляться. Ты печешь их, словно горячие пирожки. И где ты только берешь идеи? Впрочем, ты, наверное, уже устал отвечать на этот вопрос.

Треватен действительно устал, но не от ответов на один-единственный вопрос.

– Нет, Уоррен. Нового рассказа я не написал.

– Неужели?

– Я хотел поговорить с тобой о последнем.

– Но мы говорили о нем вчера, – на лице Джукса отразилось удивление. – По телефону. Я сказал, что он мне понравился и я рад, что мы напечатаем его в нашем журнале. Как он назывался? Там какая-то игра слов, но вот вылетело название из головы.

– «Преступник в петле», – напомнил Треватен.

– Вот-вот. Удачное заглавие, хороший сюжет и профессиональное исполнение. А в чем проблема?

– В деньгах, – ответил Треватен.

– Вдруг их стало не хватать? – заулыбался издатель. – Хорошо, счет выпишу сегодня же. В начале следующей недели получишь чек. Больше, к сожалению, ничем помочь не могу. Нашим бюрократам лишняя суета, что кость в горле.

– Я не о времени выплаты, – ответил Треватен. – О сумме. Сколько ты заплатишь мне за рассказ, Уоррен?

– Как обычно. Сколько в нем слов? Три тысячи, не так ли?

– Три с половиной.

– Что же у нас получается? Три с половиной тысячи по пятицентовику… Сто семьдесят пять, так?

– Так.

– Вот на эту сумму ты и получишь чек в начале следующей недели. Если хочешь, я позвоню тебе, как только чек ляжет на мой стол, и ты сразу же зайдешь за ним. Не придется ждать два дня, пока почта доставит его в твой почтовый ящик.

– Этого недостаточно.

– Не понял?

– Я о цене, – слова давались Треватену с трудом. По пути в кабинет Джукса он мысленно набросал сценарий их беседы, но тогда реплики слетали с языка куда как легче. – Мне надо платить больше. Пятицентовик за слово… Уоррен, это же сущие гроши.

– Мы столько платим, Джим. И всегда платили.

– Святая правда.

– А чем ты недоволен?

– Сколько я пишу для вас, Уоррен?

– Несколько лет.

– Двадцать лет, Уоррен.

– Неужели?

– В прошлом месяце исполнилось двадцать лет, как я продал тебе рассказ «Повешенный на нитке». Две тысячи двести слов. И ты заплатил мне сто десять баксов.

– Разве это плохо?

– Я пишу двадцать лет, Уоррен, и получаю те же деньги, что и тогда. Все дорожает, а мой доход остается неизменным. Когда я написал первый рассказ, я мог взять пятицентовик, в который оценивалось каждое мое слово, и купить шоколадный батончик. В последнее время тебе не случалось покупать шоколадные батончики, Уоррен?

Джукс коснулся пряжки ремня.

– Если б я покупал шоколадные батончики, то мне пришлось бы менять весь гардероб.

– Они стоят сорок центов. Некоторые можно купить за тридцать пять. А я по-прежнему получаю пятицентовик за слово. Но оставим шоколадные батончики.

– Я не возражаю.

– Давай поговорим о журнале. Когда ты купил «Повешенного на нитке», сколько стоил журнал в газетном киоске?

– Кажется, тридцать пять центов.

– Ты ошибаешься. Двадцать два. До тридцати пяти он дорос через шесть месяцев. Потом до пятидесяти, шестидесяти, семидесяти пяти. А сколько он стоит сейчас?

– Доллар.

– А ты по-прежнему платишь авторам пять центов за слово. Есть ли у тебя совесть, Уоррен?

Джукс тяжело вздохнул, оперся локтями о стол, сложил ладони домиком.

– Джим, ты кое о чем забываешь. Журнал сейчас приносит не больше прибыли, чем двадцать лет тому назад. Честно говоря, даже меньше. Ты что-нибудь знаешь о том, как изменились цены на бумагу? Если сравнивать бумагу с шоколадными батончиками, то можно сказать, что цена на них осталась прежней. Я бы мог часами говорить о ценах на бумагу. А типографские услуги? Расходы на перевозку? Другие расходы, слушать о которых тебе неинтересно. Ты видишь, что один экземпляр стоит целый бакс, и думаешь, что мы купаемся в деньгах, но на самом деле это не так. Двадцать лет тому назад мы чувствовали себя гораздо увереннее. Все наши расходы свечой взлетели вверх.

– Но в одном, самом главном, они остались неизменными.

– О чем ты?

– О деньгах, которые ты платишь за содержимое журнала. О том, что покупают у тебя читатели. О рассказах. Сюжетах и персонажах. Прозе и диалогах. Словах. За них ты платишь столько же, что и двадцать лет тому назад. Эта статья расходов не изменилась ни на цент.

Джукс разобрал трубку, начал прочищать ее ершиком. Треватен заговорил о своих расходах: плата за квартиру, продукты… А когда замолчал, чтобы перевести дыхание, голос подал Джукс.

– Спрос и предложение, Джим.

– Что, что?

– Я говорю, спрос и предложение. Ты думаешь, мне сложно набрать материал для журнала по пять центов за слово? Видишь вот эту груду рукописей. Это сегодняшняя почта. Девять из десяти рассказов написаны новичками, которые готовы отказаться от гонорара, лишь бы я напечатал их творение. Остальные десять процентов – рассказы профессионалов, но и они счастливы, когда я посылаю им чек, из расчета пятицентовик за слово, а не возвращаю рукопись. Ты знаешь, я покупаю все, что ты нам приносишь, Джим. Мне нравятся твои рассказы, но это не единственная причина. Ты работаешь с нами двадцать лет, а мы всегда рады давним друзьям. Но ты хочешь, чтобы я поднял тебе ставку, а вот это невозможно. Мы никому не платим больше пяти центов за слово. Во-первых, мы не можем увеличивать расходы, а во-вторых, у нас нет необходимости платить авторам больше. Так что мне проще вернуть тебе рукопись, но не поднимать ставку. Сам понимаешь, выбора у меня нет.

Треватен посидел, переваривая услышанное. Подумал о том, что мог бы задать еще несколько вопросов. К примеру, спросить, во сколько раз повысилось жалование издателя. Но стоило ли. У него-то выбор был: или писать дальше по пять центов за слово, или не писать вовсе. Джукс поставил в их дискуссии жирную точку.

– Джим? Так я передаю счет в бухгалтерию или ты хочешь забрать «Преступника в петле»?

– И что я ним буду делать? Нет, я возьму по пятицентовику за слово, Уоррен.

– Если бы я мог заплатить тебе больше…

– Я понимаю.

– Вам следовало давным-давно организовать профсоюз. Объединиться. Или ты мог бы писать что-то еще. Финансовое положение у нас сложное, так что, плати мы авторам больше, журнал, возможно, пришлось бы закрыть. Но есть же другие жанры, где платят больше.

– Я пишу детективные рассказы двадцать лет, Уоррен. Больше я ничего не умею. Господи, у меня репутация, имя…

– Разумеется. Поэтому я всегда радуюсь, когда ты приносишь очередной рассказ. Пока я издаю этот журнал, Джим, я буду покупать твои опусы.

– По пятицентовику за слово.

– Ну…

– Я понимаю, что дело не в тебе, Уоррен. Просто мне горько и обидно. Вот и все.

– Ерунда все это, – Джукс поднялся, вышел из-за стола. – Ты выговорился, мы объяснились. Теперь ты знаешь, что к чему. Можешь пойти домой и сотворить для меня что-то удивительное. А я тут же выпишу тебе еще один чек. Есть способ удвоить доход. Удвой производительность, ничего более.

– Хорошая идея, – кивнул Треватен.

– Разумеется, хорошая. А может, тебе поработать в другом жанре? Никогда не поздно расширить сферу деятельности, Джим. Мне бы не хотелось расставаться с тобой, но, если ты не можешь существовать на наши гонорары…

– И об этом стоит подумать, – согласился Треватен.

Пять центов за слово.

Треватен сидел перед видавшим виды «ундервудом» и смотрел на чистый лист бумаги. Стоимость пачки бумаги за год возросла на доллар, а качество, он мог в этом поклясться, стало хуже. Цены росли на все, кроме его слов, которые он так тщательно выбирал. За каждое неизменно давали пятицентовик.