- Алекс,- обратился к нему Рудольф Монцарт,- это новый переводчик, господин Дубровский. По распоряжению шефа он будет жить здесь, вместе с вами.
Тот, кого назвали Алексом, отложил в сторону немецкую газету, тяжело поднялся с табуретки, шагнул навстречу вошедшим. Был он невысок, худощав, за расстегнутым воротом рубашки, поверх которой висел на плечах зеленый потрепанный китель, проглядывалась волосатая грудь.
- Вместе так вместе. В тесноте - не в обиде. Вдвоем даже веселее будет,- глухо проговорил он на чистейшем русском и, словно спохватившись, добавил: - Александр Потемкин. Если угодно, просто Алекс. Им так сподручнее,- кивнул он на унтер-офицера, пожимая Дубровскому руку.- А вас как?
- Леонид!
Рудольф Монцарт не понимал русскую речь и пытался по тону разговора определить, какое впечатление произвел на Алекса его новый постоялец. Но когда Алекс предложил Дубровскому табурет, а сам присел на край кровати, немец успокоился и, видимо решив, что двое русских сами разберутся между собой, шагнул к выходу.
- Я скоро вернусь. Я проведу вас в казино,- сказал он Дубровскому с порога.
- Господин Монцарт, вы дежурный по команде,- вмешался Алекс.- Прикажите солдатам, чтобы принесли постельные принадлежности и кровать. Ее можно поставить вот здесь,- он показал на пустующую часть стены, расположенную против окна,- немного отодвинем шкаф - и кровать хорошо уместится.
Только теперь Дубровский обратил внимание на старый, обшарпанный шкаф, одиноко прижавшийся к широкой, почти пятиметровой стене. Кроме этого шкафа, табуретки, письменного стола и застеленной кровати, на которой сидел Алекс, в комнате ничего больше не было, хотя размеры ее позволяли разместить здесь еще много различной мебели. Эта пустота придавала помещению нежилой вид.
Когда за Рудольфом Монцартом плотно закрылась дверь, Дубровский спросил:
- Вы здесь живете недавно?
- В этом мире все относительно. Мне кажется, что прошла уже вечность с тех пор, как наша команда обосновалась в Кадиевке. А если быть точным, то еще и полутора месяцев нет…
Дубровский промолчал, обдумывая, с чего бы начать разговор.
He снимая сапог, Александр Потемкин развалился на кровати и, упреждая вопрос, спросил:
- Из каких мест пожаловали?
- Сейчас из Алчевска… А вообще-то я белорус… Родился в Мозыре.
- В плен попали или сами пришли?
- Как вам сказать… Поначалу, конечно, в плену побывал. А потом понял идеи национал-социализма, решил честно жить новому порядку. А вы?
- Я-то? Я на курсах переводчиков был. Попал в окружение, потом в плен. А с голодухи…- Он умолк на мгновение и вдруг неожиданно спросил: - Голодать приходилось?
- И это было,- тихо, раздумчиво сказал Дубровский. Ему показалось, что Алекс осуждающе отнесся к его словам. «Быть может, это честный советский человек? Может, он случайно оказался на службе у немцев? Надо присмотреться к нему прощупать поосновательнее. И тогда… Как было бы хорошо! «Один в поле не воин»,- вспомнил он старую русскую поговорку.- Было бы прекрасно, ведь он же русский».
Маленькая надежда затеплилась в сознании.
- Не приспособлен я к скотской жизни,- перебил его мысли Потемкин.- Раскинул мозгами. И согласился служить у них. Даром, что ли, немецким владею?
- Теперь не сожалеете?
- А чего сожалеть? Ихняя верх взяла. А вы как считаете?!
- Кто его знает, как дальше сложится. Поживем - увидим. Однако, потерявши голову, по волосам не плачут. Oбpaтного пути у нас с вами нет.
- И то правда,- глухо отозвался Алекс.
- Скажите, а что представляет собой ваш шеф?
- Дылда? - многозначительно произнес Алекс.- Это, насколько я понял, отныне и ваш шеф.
- Да-да! Конечно. Только почему дылда?
- За длинный рост солдаты его так прозвали. Ну и к подчиненным это перекинулось. Между собой мы его тоже так зовем…
За окном послышался громкий незлобный лай.
- Вон с любимым псом развлекается. Засиделась собака, пока его не было. А другим не разрешает подходить к ней. Да и возьмется ли кто?! Она у него, словно бешеная, на людей кидается. Только его и слушает.
- Так что он за человек? - повторил свой вопрос Дубровский.
- Обыкновенный немец. До войны, говорят, был сотрудником криминальной полиции в Берлине. Член партии национал-социалистов. Никому, кроме фюрера и своей собаки, не доверяет. Любит он этого пса, а еще пуще - баб. В одной Кадиевке больше десятка девок перепортил.
- А с подчиненными как?
- Поживете, поработаете - сами увидите. Если старание проявите - приживетесь, а нет - в лагерь может отправить.
- Придется постараться.
- А здесь работа не деликатная - руки кровью марать придется.
Дубровский насторожился.
- Что вы имеете в виду?
- Не прикидывайтесь. Не с девками же он с вашей помощью беседовать собирается. С ними он сам общий язык находит. В этом деле руки красноречивее слов бывают. А вот на допросах… Там не только языком, мускулами тоже работать надо,- многозначительно произнес Потемкин и после недолгой паузы добавил: - А люди кричат, да что там говорить, некоторые просто воют от боли.
- А если я откажусь?
- Попробуй откажись. Значит, кишка тонка. Такие Рунцхаймеру не нужны. Здесь таких не держат.
В сенях послышался топот, в дверь постучали.
Потемкин поднялся с кровати, крикнул, чтобы входили, и, подойдя к лампе, прибавил света. В дверях показался пожилой немецкий солдат. Переводя взгляд с Потемкина на Дубровского, он несколько замешкался, но потом решился и доложил Потемкину, что кровать и постель доставлены.
- Хорошо, побыстрее заносите в комнату! - распорядился тот.- Но сначала передвиньте этот шкаф.
Дубровский встал, шагнул к шкафу, намереваясь помочь, но Потемкин жестом остановил его:
- Нет-нет! Не надо. Сами справятся.
Солдат приоткрыл дверь, окликнул второго. Вдвоем они передвинули шкаф, внесли кровать и, поставив ее у стены, аккуратно застелили постель на соломенном тюфяке.
- Спасибо! - поблагодарил их Дубровский.
- Пожалуйста? Пожалуйста! - вразнобой ответили они, удаляясь из комнаты.
Когда их шаги окончательно стихли, Дубровский, как бы раздумывая вслух, негромко проговорил:
- Никогда не видел, чтобы немецкий солдат ухаживал за русским переводчиком.