– Разве он говорит на «ты» с подследственными? – осведомился я.

– Бывает, – сказал Громов. – В нарушение всех правил. Но это только тогда, когда перед ним человек в несчастье, в беде. Это «ты» – помощь. Поддержка. На такое «ты» не каждый способен. Это и есть талант. Конечно, сухарь и бюрократ придерутся, дурак тоже, иногда и не дурак, как говорится, засбоит, но никому столько люди сами не рассказывают, сколько Бодунову. Он слушает не по казенной надобности, он – лицо всегда глубоко заинтересованное и не из тех, кто твердит, как попка: «Это к делу не относится». Ему главное, чтобы человек открыл душу, полностью, без заслонок, тогда он разберется.

Я спросил Громова, открываются ли Бодунову подлинные бандиты, убийцы, такие, которые знают: ничем не поможешь – от расстрела не уйти.

– Полностью, – с усмешкой ответил Петр Прокофьевич. – Абсолютно открываются. Про братцев Береговых – налетчиков слышал?

– Слышал.

– Старший-то, который Бодунова чуть не убил, именно ему, а не кому другому, рассказал, как нэпманы сыграли на его любви. Уговорили эту, допустим, Р. – так ее назовем, она и ныне здравствует и не знает, кто был ее возлюбленный, – уговорили и подкупили, дабы она «полюбила» старшего Берегового. С этого и началось. Вот в какие марионетки играли. А в этих венах, бывает-случается, кровь кипит, «страсти роковые». Не зная подробностей, не разберешься. Береговой «работал» на своих хозяев – Р. встречалась с ним, бастовал – Р. исчезала.

– В чем же секрет этого бодуновского таланта? – спросил я.

– Талант – сам по себе секрет, – ответил Громов. – Но если разобраться, то тут самое существенное еще и в том, что Иван наш верит в свое дело, в его необходимость, партийность, честность. Он никогда душой не кривит. Если поступает, то поступает так, а не иначе потому, что абсолютно убежден: только так, и точка. Вы ведь и биографию Бодунова учтите: отца-бедняка в восемнадцатом убили, дом сожгли дотла. Что при этом юноша в девятнадцать лет чувствует? А на деревне-то еще кулачье командует. Правду не отыскать. Вот и привел в свои девятнадцать в Петербург к Дзержинскому убийц. И остался в ВЧК работать. С юности понимал: бандитизм может захлестнуть революцию. Между прочим, были периоды в этом смысле грозные…

Николай Иванович рассказывал, что учился Бодунов в начале революции еще у старых полицейских сыщиков. Учился основам ремесла. И запоминал кое-какие фамилии. Так, запомнил он фамилию крупнейшего в царской России медвежатника – взломщика сейфов – Тихомирова. Этот старый преступник, откупившись в свое время от царского правосудия, построил себе в Петрограде заводик под названием «Завод художественного литья». Был у него, у Тихомирова, что называется, свой почерк. Этот тихомировский почерк и опознал Бодунов в двадцать восьмом году, когда из «Мосторга» на Невском, неподалеку от Елисеевского магазина, был вынесен чемодан золотых вещей и иных изрядных ценностей. Вместе с нынешним оперуполномоченным бригады Васей Сидоровым Бодунов осмотрел стенку цветочного магазина, из которого был сделан пролом в ювелирный, и вспомнил Тихомирова. Все было в точности – только старик работал этим способом.

Поехали к Тихомирову, доживавшему «на покое». Советская власть освободила старика от забот по собственному заводу.

– Ваша работа? – спросил Бодунов.

– Нет, – твердо ответил старик.

– Ваша. Стенка просверлена по-вашему, сейф вскрыт киличницей, по-вашему.

Тихомиров был польщен.

– Видишь, старуха, – сказал он жене, – десять лет прошло, как я свое прошлое бросил, а еще помнят! И долго помнить будут мою руку.

И выяснилось, что старик сам «Мосторг» не брал, но теоретическую беседу имел с неким бывшим казачьим есаулом из станицы Цимлянской. Кажется, фамилия его – Валуйсков…

Фамилии посыпались из старика, когда Бодунов, кое-что сопоставив, назвал грабителем единственного сына Тихомирова, назвал вдруг, по наитию, нечаянно вспомнив сведения десятилетней давности, – тогда у фабриканта был двенадцатилетний парень.

Иван Васильевич угадал. Старик учил сына своему ремеслу, но с ним и целую банду. Золото нашли на станции Кикерино. Николай Р1ванович Чирков с понятыми считал и составлял опись. В это мгновение в избу ввалился поп с кадилом: по Кикерину ходил крестный ход. Глаза у попа полезли из орбит: Тихомиров-то был здесь церковным старостой.

– Так-то, батюшка, – сказал Бодунов, – нехорошо!

– Да уж чего хорошего! – помахивая кадилом, ответил поп. – Ну, отправились дальше!

Иван Ионович Красношеев, начальник милиции, рассказал:

– Иван Бодунов долгое время ловил одного жулика. Большой вор, классный, не мелочь, ничего нельзя сказать. Охаивать не стану. И по ювелирным магазинам баловался парень, даже скифское золото наметил из Эрмитажа забрать. Главное горе – одиночка. Ни с кем водку не хлещет, никогда по ресторанам не болтается, снимает комнатку у старушки в неизвестном районе, пьет какао, кушает домашние обеды, читает книги, ходит в кино и в театры, хорошо одевается, духи – высшая марка, папиросы – самые дорогие. Это все, конечно, потом выяснилось. Но только повяжи такого. Он на «дело» идет раз в год. Ему хорошо: он свое будущее дело «разрабатывает» двенадцать месяцев – сделает, и тихо. Крови, конечно, ничьей не проливает, но государственную собственность присваивает, и в каких масштабах! Иван Бодунов, наш друг, даже с лица спадать стал. Однажды был такой случай: гонял жулика Бодунов полночи по крышам Апраксина двора. Что делать-то, оттуда по телефону не позвонишь! Упустил. Назовем мы этого вора пока понарошке Жаров. Он и нынче жив. Почему понарошке – дальше будет ясно. Короче, взял его Иван Бодунов в одна тысяча девятьсот тридцатом году, в январе. В Эрмитаже и взял, подробности не расскажу: многие выдающиеся ученые Эрмитажа показали себя величайшими шляпами нашей эпохи. Купил их Шаров своей начитанностью в вопросах искусства, а выдал себя за красного командира – краскома. Ну, известно, умилилась интеллигенция: какие у нас краскомы! Все было на мази, даже банка с хлороформом в кармане у Жарова, для его покровителя – профессора и доктора наук. Однако же наш Иван и тут профилактировал преступление. Привел Жарова своим ходом через площадь, к нам. Красивый парень, холеный, кроме как ругательств – ничего не говорит. А дело-то пахнет керосином, ничего другого, как расстрел, человека не ждет. Не знаю уж, какие ключи Иван Бодунов к этому Жарову подобрал, какие они там чаи возбраняемые распивали, но только Жаров ему открылся. Все рассказал. И поехал Бодунов в Одессу, выяснить факты биографии, невеселые, надо сказать, факты. Все подтвердилось. Году этак в двадцатом умерли у Жарова в одночасье оба родителя. Жил мальчик один в коммунальной квартире, как мы выражаемся, ходил в школу. Постепенно все проел, что было, вплоть до тахты. В школе успехами интересовались, а что кушает – не до того было. А мальчонка-то и вовсе оголодал. И, оголодав предельно, стянул на кухне две серебряные ложечки. Буквально тут же он был пойман, схвачен за руку, мальчонка не слишком старался украсть незаметно, он просто взял ложки и сунул в карман, ведомый голодом, который плохой советчик. И поднялись вопли: «Вскормили вора!», «Мы к нему, как к родному…», «Средь бела дня…» Страшна квартира, набитая бешеными собственниками. Ни один голос не раздался в защиту голодного ребенка, и здесь, как и в школе, никто не подумал, на что и как жил мальчишка, его схватили и поволокли к «начальнику» в милицию. Ну, а тому что? Факт есть факт! Протокол составлен. Парнишка ничего не отрицает. И ввергли его в камеру. Времена были крутые. Одесса-мама славилась разбойничками всех мастей и калибров. Жаров попал в камеру именно к таким бандитам – безжалостным и потерявшим всякий человеческий облик. Мальчишка ревел, когда за ним захлопнулась железная дверь. Ревел и мешал бандитам играть в карты. Их чуткий слух отвлекали его рыдания и вопли. И надзиратель мешал картежникам: он заглядывал в волчок на рыдающего мальчишку.

Ему велели замолчать. Он завопил еще пуще.