– Понимайте так: это неустойчивое равновесие. Нет ни злодеев, ни героев. Есть лишь праведные и неправедные пути людей, которые они выбирают. Общая надежда тихо скончалась после взрыва бомбы в Хиросиме. Сейчас мы ее тихо хороним по третьему разряду, отравляя Байкал, Волгу и все прочее. Чтобы жить, осталась вера в то, что проснешься утром.

– Подписываюсь под его словами четырьмя конечностями. Николай Михайлович прав.

– Не хвали. Я еще оставил в запасе склянку с ядом.

– В таком случае, Николай, за твой цинизм тебя хочется послать… Может быть, ты хочешь, чтобы по нашему невежеству в науке, в экологии, в музыке мы стали колонией Америки?

– Драгоценный мой оптимист, мы с тобой против человека и природы. Мы – я, ты, он… все здесь, кто пьет водку, на которую щедро растратился Чернышов. Мы все… все в заговоре против собственной матушки-родины и против сов-ветского человека.

– Ну уж позволь! Ты политику сюда не приплетай. И не иронизируй: «сов-ветского…»

– Не волнуйся, тебя в каталажку не упекут! Ты благонадежен. Повторяю: за исключением тебя, мы все в заговоре…

– Оставь меня в покое. Я не желаю подвергаться провокациям.

– Взаимно.

– Всякое государство во имя выживания стремится к стабильности, а не к ультрареволюционным переворотам. Самоубийцы. Четырнадцать миллионов гектаров самых лучших земель мы затопили водохранилищами ГЭС. Только на Волге и Каме подтопили, затопили, разрушили и перенесли девяносто шесть городов, не говоря о тысячах сел. Это ли не революция?

– Где вы берете свои лукавые цифры? Домыслы, перлы провокации! Из зон затопления перенесено пять городов: Корчев, Молога, Бердск…

– Стоп, коллега! Я еще не сказал о том, что к началу двухтысячного года запланировано построить еще девяносто три ГЭС с водохранилищами, а это вызовет полную деградацию крупных речных экосистем.

– Да, что-то он сегодня пригласил великое множество народу. Некоторые незнакомы. Вот тот с бородкой – журналист? Как его фамилия? Твердохлебов? Плотиноненавистник. Что-то читал его сердитое. По-моему, в «Известиях». А этот толстяк – кто? Историк?

– Пьет с выраженьем на лице и багровеет…

– Наука – это что? Мнение о жизни? Процессы природы смоделировать в лабораториях невозможно.

– Куда вас занесло? Наука – это попытка выделить истину из хаоса лжи. Во имя гуманизма.

– А разве цивилизация не состоит вся из условностей – деньги, кумиры, дешевые истины. Человек стал гуманнее? Именно. Именно. Об этом говорит вся история. Что ж, ве-еликие завоеватели чужих земель сажали на кол или сдирали с живого противника кожу и набивали ее перьями, чтобы жертва трое суток мучилась, смотрела на имитацию своего тела. Такое было даже в XVII веке. Слава Богу, теперь, разумеется, этого нет. Теперь другое: нервно-паралитический газ, напалм, нейтронная бомба… А уж если до этого дело не дошло – снайперская пуля, электрический ток к половым органам, бамбуковые иголки под ногти, электрический стул – в разных странах согласно традициям и вкусу. Не так ли? Волки гуманнее человека.

– Только не забивайте памороки своими волками! Все, знаете ли, зависит от самих людей! Сеять надо зерна добра, каждый день сеять неустанно!

– Дорогой сеятель! Хотел бы я знать, как вы это ежедневно делаете. Научите, пойду в подмастерья.

– Знаете, Тарутин, вы не добрый, вы – демон!

– Согласен, так как знаю, что зерна могут не стать колосьями!

– Надо просить прощения у наших детей за то, что мы произвели их на свет и предали. В общем – они сироты.

– Самое главное – замедлить время в себе. Египетские пирамиды – на кой шут они?

– В каждом из нас три энергии: Иисус, дьявол и конформист. Ясно?

– Вся прожитая жизнь оказалась длительной пыткой перед смертной казнью. Я стал неудобен своим детям.

– Я не о том.

– А я о том. Я не понимаю детей, дети – меня.

– Семейная жизнь требует компромиссов, иначе все полетит вверх тормашками! Кто-то сейчас говорил об искушении… Чем? Брачной постелью? Это ведь ловушка.

– Вот вы все об искушении… А я думаю о Теллере, об этом отце водородной бомбы… И о другом атомщике – Оппенгеймере.

– И что?

– Оппенгеймер поддался искушению и дал согласие на бомбежку Хиросимы. А потом сожалел об этом. Во время маккартизма, «охоты за ведьмами», Теллер преследовал его. Ученый пал жертвой ученого. Вот она – интеллигенция, совесть нации, рыцари духа! Интеллигенция от науки вызывает у меня тошноту.

– Не вся, не вся, не так мрачно, не сгущай, знаешь ли! Не обостряй! Ты сам от науки!

– А я не сгущаю, я просто не забываю факты – и тошно… Вспомним «третий рейх». Тридцать восемь процентов интеллигенции было в правительстве.

– И никто не знал, кто прав и кто виноват?

– Хаос – это порядок наизнанку. Мы не так далеко ушли от рептилий.

– И все-таки: берегись коня сзади, барана спереди, а дурака совсех сторон.

– Хотите сказать, что трудно быть в России умным и талантливым? И легко быть дураком?

– Я устал, сдали нервы, и вся моя жизнь стала компромиссом.

– Приезжал этот Милан из Чехословакии и сказал: меня выбросили из партии в шестьдесят восьмом году за то, что ходил возле советских танкистов и убеждал их, чтобы они не стреляли. В Праге было убито восемьдесят человек.

– Не верь им, иностранцам, ни в чем не верь! Не верь лицемерам!

– Недавние жертвы становятся палачами. Палач палача видит издалека.

– Я помню в Амстердаме или Копенгагене рекламу порнофильма: мужчина заламывал назад голову кричащей женщине, а худенький мальчик в белых трусиках вожделенно вонзался зубами ей в грудь… Ошалели!

– Правду о состоянии наших рек надо впрыскивать вместе с клизмой от запора всем больным ложью.

– Вы врач?

– Я – гидролог. Но хорошо знаю запорщиков в министерствах.

– У нас, разумеется, работать никто не хочет. И никто не хочет ни за что отвечать.

– И все-таки кто-то работает, и мы существуем. Едим хлеб, ходим в штанах, ездим в метро.

– Один с сошкой, миллионы с ложкой.

– Да-а. Пятнадцать литров на человека в год одной водки, дикость! Кретинизм! Спаивают, что ли, народ?

– Истина превыше всего. Имен-но! Хотя нередко она своей неудобностью раздражает, как лошадь в трамвае.

– Что за лошадь? В каком трамвае? Когда?

– Вы безукоризненный в правдолюбстве человек! Гений! Будете спорить?

– Благодарю вас. Не буду.

– Может быть, церковь виновата, что боги умерли? Священнослужители виноваты, а?

– Ты слишком много значения придаешь недосказанным истинам, поэтому злишься.

– Я хочу сказать, что в нашей науке полно ослов. Живем в придумашом мире парадов, мумий и манекенов.

– Таланты? У нас в науке все талантливые! Наоборот – надо всех поставить в одинаково равное положение. Талант – это возвышение, высокомерие, индивидуализм! Это противоречит нашему образу жизни? Ась?

– Он очень пьян?

– Не очень.

– И устроил взбрык и свалку, как всегда. Надо знать Тарутина.

– Его мизантропия обращена к нам. Он ненавидит и презирает все и вся. Дайте ему власть в руки, и он нас всех…

– Вы плохо держите позу доктора наук.

– Увольте, неспособен.

– Все просьбы – архаизм. Следует требовать, стучать кулаком по столу!

– Чувствительный привет! Стучите себя в лобик, авось услышите эхо.

– Титулованные посредственности! Звание академика – пожизненно. Смешно!

– Небо такая же тайна, как тайна смерти? Понавыдумали черт-те что! Пытаются познать космос, в то время как не познали самих себя на земле. Ведь нельзя математически объяснить даже чувство лягушки! Ничего не получится. Нет тут математических ожиданий!

– И ты не веришь в людей?

– У меня нет точного ответа. Идиотизм человеческий не знает ни границ, ни нормы. Если бы Павлов жил в наши дни, то вряд ли бы он стал великим ученым. Его уничтожили бы завистники.

– Летчики говорят: тормози в конце полосы, не оставляй любовь на старость, водку на утро.