История эта не внушает особого доверия даже на бумаге, а когда видишь коростеньский гранит, она становится и совсем смехотворной. Ну, на что, в самом деле, похоже, что скаредность Игоря, и без того анекдотическая, приписана государю великой державы, только что дважды ходившему в поход на столицу Византии и бравшему с нее дань золотом! Как Игорь собирался без войска ограбить крепость такой силы, как Коростень, тоже остается неведомым. И так далее.

Однако старинные тексты обладают порой свойством внушать доверие к своей правдивости одним тем, что они – письменные и старинные. Но серьезные историки, начиная еще с Карамзина, верить басням, как мы знаем, отказывались. Так как же все-таки эти басни попали в летопись, государственный документ? Из народных сказок, как полагал Карамзин? Из песен, как полагал Шахматов? Короче говоря, из фольклора?

О нет, перед нами – продуманная версия событий. Она любопытным образом признает, что Игорь сам виноват в своей гибели, но сводит причины событий к жадности дружинников, к старческому безрассудству государя. А военную победу древлян над Игорем затушевывает, отрицает. И Ольга, и династия в целом в случившемся совершенно неповинны. То, что обстоятельства неправдоподобны, не важно, зато в официальной версии событий достигнуто желаемое распределение ответственности.

Нет, истинная предыстория восстания Мала гораздо серьезнее, и содержится она не в летописной версии, а в скрытой информации, проступающей сквозь нее. И это становится совершенно очевидным, когда летопись переходит к ответу древлян на провокации Игоря: к принятию ими решения о восстании. С этого момента в рассказе начинают внезапно звучать совсем иные, чрезвычайно серьезные мотивы, говорящие об истинном характере и размахе событий.

Князь-волк и князья-пастухи. Узнав о новых намерениях Игоря, древляне собрались в Коростене на думу (особо оговорено, что в думе принял участие и Мал). Это заседание Древлянской земельной думы можно с полным правом назвать историческим.

Летопись говорит именно о думе – и это надо принимать всерьез. Достойно внимания, что о думе на Руси говорится впервые в статье 945 года – и именно применительно к Древлянской земле. О думе же в Киеве при Игоре или его предшественнике, Олеге Вещем, не говорится ни слова.

В Коростене 945 года перед нами именно земельная дума, то есть важный государственный орган, земельный парламент (эквивалент западного ландтага).

Именно на его заседании в Коростене и выносится решение о восстании (где точно в городе он собирался, данных, к сожалению, нет). И решение о восстании выносится на основе серьезнейшей политической теории. Древлянская дума именует Игоря князем-волком и дает такое обоснование своему решению: если волк повадился к овцам, надо его убить, а не то погубит все стадо. Точно так же Игорь заслуживает смерти, дабы он не погубил всех древлян.

Речь идет ни много ни мало о том, что земельная дума одной из земель державы выносит смертный приговор государю державы за притеснения народа, за антинародную политику! И поручает Малу свергнуть преступного государя с трона силой оружия.

И политический вопрос такого масштаба дебатируют и решают, по летописи, те самые древляне, которых и до и после этого летопись изображает дремучими лесовиками, непроходимыми простофилями. Но не будем далее останавливаться на вопиющем несовпадении летописного облика древлян с их теорией. Приглядимся ближе к самой древлянской политической теории.

Игорь приговорен к смерти за то, что к своим подданным относится, как хищный волк. Образное сравнение с волком означает, что Игорь заслуживает смерти не за отдельные частные акты произвола (не просто за превышение размеров дани или намерение взять дань вторично), а за принципиально неверное понимание им смысла княжеской власти. За деспотизм. Говоря тогдашним языком, за самовластие (этот термин известен по летописи с XI века).

Но как же подобает править князю? В чем состоит княжеский долг? Обладают ли древляне такой положительной программой?

Да, обладают и ею. Прибыв после победы над Игорем в Киев, древлянские послы гордо говорят Ольге, что их прислала Древлянская земля (заметьте, вся земля, а не один князь). И от имени всей земли заявляют Ольге, что Игорь убит за то, что, подобно волку, только хищничал и грабил, а вот древлянские князья – хорошие, ибо «распасли» Древлянскую землю.

Итак, перед нами, по существу, четкая политическая антитеза князя-волка и князей-пастухов. Согласно древлянской конституционной теории (ее следует называть именно так), князь должен обращаться с народом как пастух, а не как волк. Иными словами, заботиться о своих подданных, править на благо народа.

Было ли это пустыми словами? Судя по тому, как долго тянулось восстание, древлянам было за что сражаться. И, судя по тому, что былина запомнила и восторженно воспела эпоху Владимира и Добрыни, когда победоносные сын и внук Мала «распасли» уже не одну Древлянскую землю, а всю Русскую державу, эта политическая теория осуществлялась на практике и отвечала народным интересам.

О древлянской политической теории я имел случай писать в одной из моих научных статей, что теория эта в основе идентична гораздо более поздней тираноборческой теории Запада – знаменитой английской Великой Хартии Вольностей XIII века и еще более поздних протестантских революций (начиная с «протопротестантских» лоллардского движения в Англии и гуситской революции в Чехии и далее через Нидерландскую, гугенотскую во Франции и Английскую революцию вплоть до Американской). Там имеется та же антитеза деспотизма и закона, «божественного права королей» и права подданных низлагать и избирать своих властителей, если те правят во вред им.

В языческой Руси вопрос оказывается совершенно тот же, что спустя не одно столетие на христианском Западе: народ ли создан для монархов или, напротив, монархи должны править на благо народа? Наличие подобной политической теории на Руси еще в X веке говорит о высокой зрелости политической мысли Руси (и в частности, Древлянской земли) в языческую эпоху. И не забудем, что венчалась эта система, как показало Шестибожие Владимира, федеральным парламентом державы (с его своеобразной «проекцией на небо»).

Древлянская конституционная теория не была ранее никем оценена по достоинству по нескольким причинам. Во-первых, само наличие политической теории у мнимых полудикарей не принято было замечать, ее считали бреднями «дуралеев», доведенных жадностью Игоря (а вот ей верили) до отчаяния. То есть теорию не видели потому, что глядели на нее сквозь призму басен. Во-вторых, в тех редких случаях, когда ее все же замечали, то, не зная открытия Прозоровского, принимали за демагогию сепаратистов (то есть древлянской знати). И в-третьих, ее идентичность тираноборческим конституционным теориям Запада XIII-XVIII веков не замечалась и не осознавалась потому, что последние привыкли видеть в христианском мире и в библейской оболочке. Сама мысль о возможности той же теории в языческой «упаковке», да еще и в категориях мнимо примитивного русского язычества – и в голову прийти не могла.

А между тем в X веке ничего сравнимого с древлянской политической теорией по пафосу и по совершенству на тогдашнем Западе невозможно сыскать – время западных параллелей впереди на целые столетия. А о деспотической Византии и говорить нечего.

Знаменосцем этой политической теории и был Древлянский дом. Таким образом, выясняются новые серьезные социально-политические причины народных симпатий к нему в жизни и в былине. Обычные монархические иллюзии средневековья не знают учреждений, в них бесправный наивный народ полагается на авось, на «доброго монарха». Но в древлянской конституционной теории и практике народ вовсе не бесправен, он полагается на оружие в собственных руках и на целую систему свободных учреждений. Для защиты этих народных вольностей в 945 году и было пущено в ход оружие.

Ввиду серьезности этого фактора становится ясно, что анекдотические мотивировки летописного рассказа (да и не они одни) призваны лишь затемнить суть дела. Ясно, что, обогащенные прошлогодней царьградской данью, дружинники Игоря положительно не могли жаловаться, будто они наги, а Игорь пошел на древлян вовсе не из-за их уговоров и скаредности по отношению к ним и не думал проявлять. Отважиться прийти под стены неприступного Коростеня можно было лишь во главе сильной армии. А находясь там, Игорь вообще не мог отослать всю армию домой и остаться под Коростенем с горсточкой воинов. Безропотно терпеть насилия войска Игоря древляне тоже не стали бы. И весь конфликт вспыхнул вовсе не из-за дани.