Цанс нахмурился.

— Я слышал, убийца арестован. Какие-то личные мотивы, насколько мне известно.

— А если это не так? Что если убийство связано с игрой?

— Убийство с игрой… — седые брови поползли вверх, хотя, казалось, куда уж выше: брови у профессора и так были, как у филина, — и с завитками. — Нет, мне кажется, это маловероятно.

— А с научной работой?

— Он ее практически забросил.

— По материальным соображениям?

— Не только. Понимаете, от науки все требуют немедленных результатов. А я всегда говорил, что важен не результат, а понимание. Понимание законов природы. Корно не был против такой точки зрения, пока понимание позволяло добиваться результатов, например, предсказывать поведение той или иной физической системы. Но когда я доказал, что в нашем хаосе (я не имею в виду университет) предсказания невозможны, он сказал, что в моей науке поставлена точка, и обратился к практике. Как идти дальше, если идти некуда, сказал он мне десять лет назад. С тех пор мы общаемся заочно. Он задает вопросы, я отвечаю.

— Если это не тайна, о чем он вас спрашивал?

— О, его интересовало очень многое, ведь он стремился к тому, чтобы его виртуальные миры не уступали реальным. Конечно, в основном мы обсуждали методы математического моделирования.

— Это я понял, но что именно он моделировал?

— Вы, видимо, меня плохо слушали. — Цанс, по-моему, уже стал принимать меня за одного из своих студентов — не самого прилежного. — Повторю еще раз: все процессы в мире идут по одним и тем же законам, содержание которых нам известно. Следовательно, достаточно иметь одну математическую модель, чтобы смоделировать всё — от рождения вселенной до рождения стихов в чьей-нибудь голове, от нашей технологической цивилизации до первобытных моролингов. Вам ясно?

— Квазиабсолютно, — ввернул я ларсоновское словечко. — Он и моролингов моделировал? Тех, что из книжки?

— Из книжки, из книжки, — сказал он с сарказмом.

Ни в одном из найденных у Корно файлов не было ни байта о моролингах.

— Знаете, вот что я придумал, — продолжал он. — Поговорите с Бенедиктом Эппелем. Это мой самый способный студент. Он строил для Карно какие-то частные модели, лингвистические, по-моему. Я все боялся, что Корно переманит его в свою область, но теперь… — одумавшись, Цанс замолчал.

Я подсказал:

— Теперь его некому переманивать.

— Очень нехороший намек, — заметил он.

— Простите…

Но профессор снова замкнулся.

Как спросить его о Вейлинге, напряженно раздумывал я. Выдавать болтливую Ливей я не хотел. Наконец, сымпровизировал:

— Перед тем как прийти к вам, я побывал в «Виртуальных Играх» и поговорил с помощником президента, господином Вейлингом. Он сказал, что тоже собирается навестить вас.

— Он так сказал? — недоверчиво спросил Цанс.

— Да, сказал, что зайдет к вам в университет.

— И что?

— Да нет, я так, к слову…

Цанс считал интервью оконченным. Он встал и шагнул к двери, взялся за ручку.

— Сейчас у меня лекция, поэтому…

— Спасибо, что уделили…

— Не стоит…

Мы вышли из кабинета, затем и с кафедры. Мадемуазель Ливей быстро переключила экран с игры на расписание занятий. Проходя мимо нее, я успел заметить только таблицы и текст.

На балконе, с внутренней стороны опоясывавшем многоэтажный центральный холл сектора естественнонаучных факультетов, на нас обрушился студенческий гам.

— Как мне найти этого Бенедикта? — спросил я, перекрикивая шум.

— На следующей неделе, во вторник здесь пройдет открытый семинар по моролингам. Бенедикт будет обязательно. А если он нужен срочно, то посмотрите расписание занятий. Или загляните в общежитие.

Цанс ушел учить студентов математическому моделированию, а вернулся к мадемуазель Ливей.

— Поговорили? — спросила она, сосредоточенно выправляя щупальца Октопусу Мадидусу. Пока я разговаривал с Цансом, Мадидус накатил еще пару стаканов.

— Поговорили. Дайте ему «Алко-зельцер».

— Сразу вижу опытного человека! — вскликнула Ливей, глядя в экран.

Интересно, где она там увидела опытного человека?

— Теперь хочу поговорить со студентом по имени Бенедикт Эппель. У него есть сегодня занятия?

— Это известно только ему. На последнем году магистратуры студенты сами выбирают, куда ходить. Как правило они никуда не ходят, кроме научных семинаров по своей специальности. Семинар профессора Цанса проходит по средам, а сегодня у нас четверг, значит Эппель либо в библиотеке, либо где-нибудь еще.

— Где-нибудь еще — это где?

— В общежитии, например. А вас Цанс к нему направил?

— Он, а что?

Хихикнув, Ливей ответила:

— Бенедикт очень необычный юноша. Наверное, Цанс вас не предупредил. Будьте с ним… эээ… тактичны…

— То есть?

— Нервный он очень. И если будете садиться рядом, посмотрите, не лежит ли на вашем месте кнопка.

Я возмутился:

— Людей, нервных настолько, что они подкладываю другим кнопки, называют сумасшедшими.

— Ну прямо так и сумасшедшими! — Ливей нажала на паузу и обернулась ко мне. — Идеальных людей, господин Федре, не существует. А если человек к тому же талантлив, то у него непременно будет такой недостаток, который все сочтут ненормальностью или отклонением. Без отклонений нет таланта. По настоящему нормальны только посредственности.

В ее словах звучал обвинительный приговор. Я взял со стола лист бумаги формата А-4 и стал запихивать его себе в рот, скорчив при этом, надеюсь, достаточно безумную гримасу. Ливей смотрела на это открыв рот, словно прося кусочек.

— Ватмана нет? — спросил я, дожевав бумагу.

К ней вернулся дар речи.

— Я не сказала, что бывают исключения, — вымолвила она. — Вы съели приказ декана об увеличении стипендии студентам. Бенедикт вас убьет.

— Да нужен мне ваш приказ, вот, держите!

Я достал бумажный комок из кармана, расправил и вернул на стол. Этому фокусу меня научил Ларсон.

— А что, Бенедикт способен убить? — спросил я.

— Разве что вас, — пробормотала Ливей, разглаживая приказ кулаком.

— Ладно, сдаюсь, нет у меня талантов. Поговорим о талантах Бенедикта Эппеля. Чем он у вас знаменит?

— Из него получится великий ученый, только и всего.

— Действительно не много. А в какой области он специализируется? Цанс сказал что-то про лингвистику.

— Да, динамическая лингвистика, ментопрограммирование, диссипативные процессы сознания… Что с вами? — забеспокоилась она.

А у меня заныл затылок, и я его поскреб. Вот оно, началось. Ненавижу незнакомые слова.

— По поводу второго слова… Я где-то его слышал. По-моему это что-то эзотерическое. Телепатия и все такое.

— Никой эзотерики у нас нет, — отрезала она. — Мы занимаемся наукой. Наука изучает причины и следствия. У любого события есть причина. У причины есть своя причина и так далее. Получается цепочка причинно-следственных связей. Взрыв сверхновой — это событие и можно изучать его причины. У вас зачесалась голова — это тоже событие, и его причины тоже можно изучать. Или просто купить хороший шампунь. Наконец — и это уже ближе к теме Бенедикта — кто-то написал текст. Что послужило причиной в строго научном смысле? То-то и то-то…

— Детали выясняйте у Бенедикта, — подсказал я.

— Да, у него.

— Ну тогда пойду его искать…

— Идите, — отпустила меня Ливей и снова занялась Мадидусом.

Все шефские шуточки по поводу моего образования можно отнести к разряду дежурных, хотя буквально они друг друга не повторяют. В школе, я, безусловно, учился. И в университете… немного. С тех пор, стоит мне оказаться вблизи, а тем более внутри Фаонского Университета, как меня охватывает ностальгия, поэтому я не торопился покинуть здание.

Центральный холл естественнонаучного сектора сверху донизу опутывает одна-единственная лента эскалатора — гладкая, без ступенек. Студенты ее прозвали «ночной кошмар доктора Мёбиуса». Ступив на ленту, я медленно поплыл вниз. Миновав два этажа, я доплыл до библиотеки, Бенедикта там не оказалось. Позвонил в общежитие — комната не отвечает. Номер его комлога мне не дали. Снова воспользовался «Мебиусом», разглядывая по пути вниз знакомые стены, балюстрады, галереи и незнакомых студенток.