— Называй нас пиратами, если хочешь, — говорит другой, — и, конечно, если мы попадем в дурные руки, с нами и расправятся, как с пиратами. Но мне наплевать. Я буду пиратом, да и чем угодно. Ей-богу, лучше повиснуть, как пирату, чем подыхать здесь с голоду. Я считаю, что совет правильный.

И все закричали:

— Давай каноэ!

Пушкарь подчинился большинству. Но когда совещание окончилось, он подошел ко мне, взял за руку, поглядел серьезно на ладонь, на лицо 42 и заговорил:

— Парень, ты рожден, чтобы натворить гору бед. Рано ты начинаешь пиратствовать. Но берегись виселицы, молодой человек. Берегись виселицы, говорю, потому что ты станешь выдающимся вором.

Я рассмеялся и ответил, что не знаю, кем стану, но пока положение наше такое, что я без зазрения совести заграбастаю первое попавшееся судно, лишь бы выбраться на свободу. Только бы попалось судно и только бы добраться до него. Во время этого разговора один из наших, стоявших у дверей хижины, услыхал, как плотник крикнул с холма в отдалении: «Парус! Парус!»

Мы тут же все выбежали. Но хотя даль и была ясная, мы не увидели ничего. Однако плотник продолжал кричать нам: «Парус! Парус!» Мы выбежали на холм и оттуда отчетливо увидали корабль. Только он находился на очень далеком расстоянии, слишком далеком, чтобы мы могли подать сигнал. Как бы то ни было, мы развели на холме костер, навалили дров, сколько удалось собрать, и дымили, что только было возможности. Ветер спал, и было почти тихо. Тем временем пушкарь увидал в подзорную трубу, что корабль, распустивши паруса под норд-остом, не обращая внимания на наш сигнал, повернул к мысу Доброй Надежды, так что утешения в том корабле для нас не было.

И потому мы немедленно принялись делать наше каноэ. Выбрав большое дерево, какое нам понравилось, мы принялись за него. В нашем распоряжении было три добрых топора, с помощью которых нам удалось свалить его, правда, после четырехдневной непрерывной работы. Я не помню теперь, какой породы было это дерево, и каких размеров, но помню, что было оно огромное, и что, когда мы спустили его на воду и оно поплыло ровно, не переворачиваясь, мы обрадовались, как не радовались бы, пожалуй, если бы получили настоящий военный корабль.

Каноэ оказалось таким большим, что легко подняло нас всех и могло бы вынести еще две-три тонны груза. Мы стали даже раздумывать о том, не идти ли морем прямо на Гоа, но нам пришлось отказаться от этого намерения по многим причинам. Так, нам не хватило бы съестных припасов и не было бочек для свежей воды; не имели мы и компаса, а также необходимого прикрытия на случай непогоды или чрезмерного солнца и тому подобное. Таким образом, все охотно согласились с моим предложением покрейсировать поблизости и посмотреть, что из этого выйдет.

Итак, чтобы потешиться, мы однажды все вместе вышли в море в нашем каноэ и чуть было не погибли совсем. Мы прошли не более полулиги от берега, как вдруг поднялось изрядное волнение, — хотя и без большого ветра, — и наше каноэ так закачалось, что мы были уверены, что оно перевернется. Мы дружно принялись гнать его к берегу. Постепенно оно пошло ровнее, и после немногих хлопот нам удалось причалить его.

Так оказались мы в весьма бедственном положении. Правда, туземцы относились к нам довольно хорошо и часто приходили побеседовать с нами.

Один из наших, то ли точильщик, то ли токарь, спросил раз плотника, нет ли у него напильника.

— Есть, — отвечает плотник, — только маленький.

— Чем меньше, тем лучше, — говорит тот.

Тут же он берется за работу: на огне кует кусок старого сломанного долота, а затем напильником делает себе нужные инструменты. Потом берет три или четыре монеты, молотом расплющивает их на камне и выделывает из них фигуры птиц и зверей, цепочки для запястий и ожерелий и выдумывает еще многое другое, что и не перескажешь.

Недели две он занимался выделкой таких изделий, и тогда мы убедились в успешности его выдумки. Когда туземцы вновь явились к нам в гости, мы были поражены блажью этих простаков. За кусочек серебра в форме птицы они нам давали две коровы, и для нас было бы выгоднее делать вещь из меди, так как тогда она ценилась бы дороже. За одно только запястье цепочкой мы получили всякого добра столько, что в Англии это стоило бы верных пятнадцать или шестнадцать фунтов 43. Монета стоимостью в шесть пенсов, превращенная в безделушки и украшения, стоила во сто раз более своей настоящей ценности, и за нее мы получали все, что угодно.

Так прожили мы, примерно, год, но нам это так наскучило, что мы решили попытаться уехать, во что бы то ни стало. Мы устроили уже три добрых каноэ, и так как муссоны 44 (или торговые ветры) дуют в этих краях шесть месяцев в одном направлении, а другие шесть месяцев — в обратном, то мы решили, что сумеем сносно управиться на море. Но каждый раз, когда мы принимались за дело, нас останавливало то обстоятельство, что нам не хватит пресной воды, ибо путешествие предстояло продолжительное, и ни один человек не смог бы проделать его без питья.

Таким образом, раз благоразумнее было отказаться от мысли об этом путешествии, то нам оставалось еще два пути, а именно: либо пойти в обратном направлении, то есть на запад и добраться до мыса Доброй Надежды, где рано или поздно мы должны встретить португальские суда, либо же направиться к африканскому материку и затем или взять по суше, или же поплыть вдоль побережья до Красного моря 45, где рано или поздно встретили бы корабль той или иной национальности, который подобрал бы нас, или мы взяли бы его, — как все время думалось мне.

Это предложение внес наш изобретательный точильщик, которого мы прозвали «серебряных дел мастером». Но пушкарь сказал, что он бывал уже на малабарской шлюпке в Красном море и знает, что, если мы попадем туда, нас либо убьют арабы, либо захватят и обратят в рабство турки. Потому он возражал против этого пути.

Тогда я воспользовался случаем, чтобы снова высказать свое мнение.

— На каком основании, — сказал я, — говорим мы о том, что нас убьют арабы или обратят в рабство турки? Разве сами мы не можем взять на абордаж 46 любое судно, какое только ходит в этих водах? Не они захватят нас, но мы их.

— Ловко, пират, — сказал пушкарь (тот, который смотрел на мою ладонь и предсказал мне, что я попаду на виселицу). — Но по совести, и мне кажется, что это единственное, что нам осталось.

— Нечего, — говорю, — толковать о пиратах. Мы и не только пиратами, а чем угодно станем, лишь бы убраться из этого проклятого места.

Словом, все решили, по моему совету, поехать на розыски.

— В таком случае, — обратился я к ним, — сперва мы должны узнать, знакомы ли с мореходством обитатели этого острова, и какие у них лодки. И если окажется, что лодки у них большие и лучше наших, — заберем их.

Понятно, больше всего мы хотели достать парусное палубное судно, — лишь тогда мы могли бы сберечь наши припасы.

К великому нашему счастью, один из наших оказался помощником повара. Он вызвался изобрести способ сохранить мясо без бочек и без засолки. И он добился своего, провяливши мясо на солнце в селитре, которой на острове оказалось премного. Таким образом, прежде, нежели нашли мы способ ехать, мы успели провялить мясо шести или семи коров и буйволов и десяти или двенадцати коз, и мясо это было так вкусно, что мы не давали себе даже труда варить его, а ели лишь провяленным. Однако главное затруднение — с пресной водой — оставалось, ибо не было у нас посудины даже для того, чтобы набрать ее, а не только, чтобы сохранить на время путешествия.

Но, так как наш путь намечался вокруг острова, мы решили пренебречь этим обстоятельством, каковы бы ни были вытекающие из этого опасности. И вот, чтобы запастись насколько возможно водою, наш плотник в самой середине каноэ сделал углубление, которое основательно заделал, чтобы там могла держаться вода. Углубление было так велико, что вмещало добрых шестьдесят галлонов 47 воды. Оно сильно напоминало углубление в английских рыбацких лодках, куда рыбаки складывают свой улов. Только в тех оставляют нарочно дыры, чтобы туда проникала морская вода, а наше было, наоборот, крепко заделано. Думается мне, что то первая удачная выдумка по этой части. Но нужда, как известно, — мать изобретательности.