И только тут старик Каструни сообразил сколько теперь лет Димитриосу и на сколько лет постарел он сам и сразу даже ПОЧУВСТВОВАЛ себя стариком.

Колени мгновенно ослабли и он пошатываясь двинулся вперед через знакомую комнату. Сын пошел ему навстречу, посреди этой темной комнаты светлых воспоминаний обнял его и крепко прижал к себе.

За эти годы сын сильно вырос, а отец наоборот — под гнетом прожитых лет и пережитых тревог — изрядно усох, поэтому горячие слезы Димитриоса Каструни закапали на морщинистую шею старика, а старческие слезы Костаса оросили пиджак сына.

— Значит… это было знамение, — наконец с трудом выдавил старший Каструни. Он чуть отстранился от сына и впился взглядом в его лицо. — Да, знамение, — повторил он, кивая. — Понимаешь, всего каких-то три дня назад я вдруг услышал твое имя. Некто Хумени сказал мне, что знавал тебя в Израиле много лет назад. Потом начал расспрашивать о тебе. Я ответил, что ничего не знаю — даже твоего адреса — и понятия не имею, жив ли ты вообще. Ведь последнее письмо от тебя пришло — когда же? — да, точно, два года назад. —

В голосе старика послышался легкий упрек. И, не давая сыну возможности начать оправдываться, он поспешно продолжал: — Дими, ничего страшного. С меня вполне достаточно и того, что ты жив, здоров и вернулся домой. Ведь ты мой сын… мой сын…

Старик был явно крайне взволнован и молодой Каструни это почувствовал. Он притянул отца к себе и снова стиснул в объятиях.

— Отец, я ненадолго — ты должен понять. Ведь меня по-прежнему разыскивают, как и тогда. Ведь я убийца — помнишь?

— Убийца? Но ведь то было двадцать лет назад! Вообще не нужно было скрываться. Тебя все равно очень скоро бы отпустили. Во Франции, например, такое преступление называется «убийством по страсти»! Просто тогда взыграла твоя горячая кровь. Каструни всегда были горячими людьми. И этого следовало ожидать.

— Нет, отец. Все это не снимает с меня вины, — покачав головой и грустно улыбнувшись сказал Димитриос. — Ничуть. Ты просто пытаешься найти мне оправдание, но убийство оправдать невозможно. Ее семья никогда не забудет — и не простит. А его семья…

— Его? Того парня, которого ты убил? Ха! Думаю, ты в общем-то поступил правильно. Два его младших брата стали такими убийцами, какие тебе и не снились. У тебя по крайней мере были причины — во всяком случае с точки зрения жителей нашего острова — и ты все сделал честно, на глазах у людей. А эти двое — члены ЭОКА — «Этнике Органосис Киприон Агонистон» — то есть настоящие мясники, считающие себя героями!

Димитриос кивнул.

— Я знаю об ЭОКА, отец. Все знают. Там, на материке, мы получаем все самые последние новости. Кстати, отчасти поэтому я и вернулся, поскольку очень беспокоюсь за тебя и девочек. Но с другой стороны… Знаешь, сейчас я живу в Афинах и вполне преуспеваю, но должен сказать тебе вот что: если бы не ЭОКА, я бы вообще не смог вернуться.

— Что? — Отец был явно потрясен. — Ты вернулся потому что ты заодно с ними? — Его голос даже задрожал от ярости.

— ШШШ! — прервал его Димитриос. — С ними? Что ты имеешь в виду? Что я работаю на Гриваса? Как ты мог обо мне такое подумать? Я такой же бизнесмен, как и ты, мой отец, а не какой-то там головорез! Нет, я вернулся исключительно повидаться с тобой и с сестрами. Но если бы ЭОКА в какой-то мере не проложила для меня путь… — Он не договорил.

— Я… Я не понимаю. — Костас Каструни покачал головой.

— Все очень просто, — сказал Димитриос. — Послушай: я пятнадцать лет дожидался возможности вернуться сюда, но ничего не получалось. Даже несмотря на то, что с тех пор изменилась моя внешность, изменился я сам, все равно кто-нибудь вполне мог меня узнать. Хотя бы потому, что здешние люди от природы любопытны и им порой просто нечего делать — нечем заняться. А незнакомец всегда вызывал особый интерес — сам не хуже меня знаешь. Но сейчас… сейчас людей занимают совершенно другие вещи. Вот это-то я и имел в виду, когда сказал, что дорогу сюда для меня вымостила ЭОКА. Теперь понимаешь? В эти дни на Кипре слишком пристально интересоваться незнакомыми людьми может быть небезопасно.

Костас наконец понял и слегка кивнул.

— Правда это относится только к нормальным людям, — заметил он. — А ЭТИ интересуются буквально всеми, да еще как!

— Ну и пусть интересуются, — сказал Димитриос. — Ведь все равно англичане объявили их вне закона. Так что у них куча собственных проблем. Во всяком случае, мой план таков: я собираюсь провести несколько недель в Троодосе.

— В Троодосе? В горах? Но как же тогда мы сможем видеться? А сестры? Ты ведь теперь четырежды дядя, Дими! Неужели ты не хочешь познакомиться со своими племянниками и племянницами?

— Конечно хочу, — улыбнулся Димитриос и обнял его за плечи. — Но ведь они совершенно спокойно могут приехать в Троодос и повидаться со мной там — как впрочем и ты! У меня есть деньги, отец. И их хватит с лихвой на всех нас. Мы, например, можем остановиться в каком-нибудь отеле в Троодосе, скажем в «Платресе». В разных номерах. Я выдам себя за приезжего с материка, совершенно чужого человека, а вы приедете туда якобы для поправки здоровья, подышать свежим горным воздухом…

Старший Каструни медленно кивнул, и по мере того как он начал понимать, что предлагает сын, по лицу его стала разливаться улыбка.

— Да, Дими, это хороший план. К тому же, небольшой отдых мне и впрямь не помешает. Да и твоим сестрам тоже.

— Вот и отлично! — Димитриос был доволен. — Тогда я через несколько дней отправлюсь в Троодос, а ты поезжай туда следом за мной. А пока дай знать о моем появлении девочкам — только так, чтобы об этом не узнал никто посторонний. И предупреди — пусть тоже помалкивают о моем появлении. — Он наконец выпустил отца, отошел к забранным ставнями окнам и взялся руками за задвижки.

— Стоит ли? — Пришла пора Костасу начать проявлять осторожность. — Я хочу сказать — стоит ли открывать окно?

— Не могу же я жить в темноте, отец, — улыбнулся сын. — Пусть даже и здесь, в Ларнаке. К тому же за окном ведь ТВОЙ двор, так что вряд ли там окажется кто-нибудь посторонний. И потом все-таки хотелось бы как следует рассмотреть родного отца — при нормальном дневном свете! — С этими словами он распахнул ставни.

Костасу Каструни исполнилось шестьдесят пять, но выглядел он лет на десять старше. Сын несколько мгновений пристально вглядывался в его изборожденное морщинами лицо, потом, чтобы не выдавать охватившей его тревоги, с трудом заставил себя широко улюбнуться. Ведь в выпавших на долю отца бедах он отчасти винил и себя. Старик тяжело переживал его бегство, за ним последовал очередной удар — смерть жены, а потом настали нынешние тяжелые времена. Но…

— Ты неплохо выглядишь, отец, — солгал он. — Почти так же, как в тот день, когда мы с тобой расстались.

— Ха! — воскликнул явно польщенный отец. Но в то же время сам он считал себя не в праве солгать сыну: — Хотел бы я сказать то же самое и про тебя, Дими. Но твои волосы! Они совершенно седые. Похоже, трудные у тебя были времена, сынок.

— Трудные? О, да, трудностей мне пришлось пережить немало. Но поседел я вовсе не от этого. В этом виновата та история, что приключилась со мной в Израиле, в развалинах древнего города на берегу Галилейского озера. — Он помрачнел и нахмурился.

— Что такое, сынок?

— Отец, поначалу — когда ты только появился в комнате — я не очень внимательно тебя слушал. Но, помнится, ты упомянул о каком-то знамении и еще о человеке, якобы знавшим меня еще по Израилю. Кто он? Кажется, ты даже назвал его по имени…

— Хумени. Его зовут Джордж Хумени. По-моему он армянин. Хотя имя у него довольно странное. Я знаком с большинством армян в Ларнаке, но никто из них не носит фамилию Хумени. А этот человек говорит, что приехал сюда отдыхать — загорать и купаться. Он очень богат — это точно, потому что привез с собой троих слуг. И, к тому же, очень стар. Хотя, впрочем, может быть и нет, я не уверен…