Наконец жрецы назначили день, и в каждом поселке королевства повторился тот же ритуал. Жрецы, раскрашенные черной, красной и белой краской, начинали на заре свои танцы на площадке для празднеств. Все жители собирались быстро, чтобы не нарушить установления и не искушать богов, когда жрецы заводили свои молитвы. Затем, не оглядываясь, они направлялись в лес, где на поляне стоял жертвенник. Тропинка к нему была не такой заметной, как другие тропы в лесу, ибо никто не подходил близко к месту принесения в жертву детей до дня церемонии. Онемевшие от страха семьи шли следом за жрецами. Никто не смел ни издать звук, ни заплакать. Молчали даже младенцы, потому что матери напоили их травами, чтобы усыпить.

На поляне жрецы зажгли костер, сложенный из длинных бревен так, чтобы огонь уходил прямо в небо. Затем они монотонно запели. Подняли руки, молясь богу зла, чье выбеленное лицо глядело на них с маленького помоста, прикрепленного к стволу дерева. Потом они упали на колени и потерлись лбами о землю. Считалось, что это движение должно помочь им выбрать для Океуса нужных детей.

Покахонтас стояла рядом с отцом в нервом ряду толпы. Ужас охватил ее разум и тело. Внезапно она увидела Кокума. Отец не стал терять время и вызвал его сюда, подумала она. Она посмотрела на него, и ноги у нее ослабели, желудок сжался. Он стоял рядом с Мехтой, и на секунду она поймала взгляд сестры, обращенный к Кокуму. Глаза у нее были расширены, губы влажны. Да ведь она желает его, удивилась Покахонтас. Но в этот момент заунывное пение жрецов оборвалось, и у толпы вырвался вздох. Покахонтас не находила в себе сил смотреть на жрецов. Краем глаза она видела братьев, их лица были решительными и жесткими.

Жрецы приблизились к жертвеннику. Сравнивая тассентассов и их жизнь со своей жизнью, Покахонтас почувствовала, как заползают в мозг зарождающиеся сомнения. — «Тассентассы не приносят никаких жертв, а их каноэ, их оружие, их утварь, их знание звезд, даже их колдовство больше и могущественнее наших. Боги благоволят им, поэтому, вероятно, и предпочитают их нам».

Эти мысли пробежали в голове Покахонтас, а тем временем жрецы у жертвенника повернулись — черная, красная и белая краски блестели на солнце — и подняли руки к небесам. Под громкий треск погремушек один из жрецов выступил вперед. Он протянул руку. Наступила тишина, и затем он назвал имя. Женщина в толпе задохнулась и упала в обморок. «Нет!» — мысленно выкрикнула Покахонтас. Они выбрали младенца, еще сосущего грудь! Обычно жрецы выбирают мальчиков в возрасте пяти-двенадцати лет. И сейчас они предупреждают, что боги действительно разгневаны и тассентассы должны уйти. Огласили еще три имени, и теперь толпа стонала тихо, но не переставая.

Покахонтас не могла этого видеть. Она подняла глаза и молила бога неба простить ее за малодушие. Это была единственная церемония, которую она не могла вынести, никогда не могла вынести. Она находила утешение в том, что некоторые из жертвоприношений были символическими и что выживших мальчиков похищали и по нескольку месяцев прятали в лесу. Потом они проходили долгое посвящение и становились жрецами. Год спустя — после прохождения всех обрядов — их посылали в отдаленные селения, подальше от родных. Так что — умирал ребенок или оставался в живых — все равно: мать больше никогда не видела свое дитя.

Ребенок на жертвеннике плакал, пока не раздался внезапный крик. Должно быть, жрецы мгновенно вырвали его сердце, подумала Покахонтас. Она вся тряслась. Стоны пяти сотен человек не прекращались. Выкрикнули еще четыре имени, и ритуал медленно продолжался, пока Покахонтас не почувствовала, что сейчас упадет от напряжения. Хотя эта церемония всегда глубоко огорчала ее, но никогда еще она не была потрясена так сильно. «Я ослабла от сравнений с тассентассами, — подумала она. — Их обычаи, должно быть, не подходят для нашего народа, но их мир предлагает так много». Сумятица в мыслях из-за чужих людей только добавила ей отчаяния. «Я сегодня же поеду к ним. По крайней мере, когда я с ними, моим мыслям легко», — сказала она себе.

Наконец церемония закончилась. Жрецы направились назад в поселок, а его жители, многие из которых плакали теперь открыто, шли следом. Скорбящие отцы отрежут волосы, а матери осыплют себя золой.

Покахонтас выглядывала среди движущейся массы людей Кокума, но его не было. Ей хотелось избежать встречи с ним. Она не могла перенести сейчас еще и его воздействия на свой разум и тело. Она решила вернуться в поселок другой тропинкой, чуть более длинной.

Дорога, которую она выбрала, спускалась к реке. И когда Покахонтас увидела холодную, чистую воду, ей захотелось искупаться вторично. Она почувствует себя очистившейся после крови и ужаса жертвоприношения. Река унесет прочь ее отвращение. Она пойдет в укромное местечко, где в детстве иногда плескалась с сестрами. Никто ее там не найдет. Она пробежала милю до реки и прошлась вдоль берега, пока не нашла ту бухточку. Даже сейчас, в зимнее время, кусты казались густыми, и невысокие сосны теснились у берега. Она сбросила одежду, вошла в ледяную воду и яростно принялась скрести себя песком и ракушками, пока кожа не порозовела и не заблестела. Под конец она окунулась с головой, потом отбросила волосы с лица.

Выходя из воды, она почувствовала чье-то присутствие. Она не слышала ни звука, лишь ощутила, что тут кто-то есть. Спокойно и быстро она выбралась на берег и оделась. Ей почудился шорох. Бесшумно передвигаясь вдоль берега по камням, она подобралась поближе к маленькой бухте. Теперь ей послышался стон. Может быть, кто-то предается своей печали и набрел на ее тайное место. Держа руку на ноже, она осторожно выглянула из-за дерева. И застыла, пораженная. Там на песке, широко разведя ноги, лежала Мехта. На ней лежал Кокум, его тело двигалось медленно и ритмично. Покахонтас стояла парализованная. Она увидела, что глаза у Мехты закрыты от наслаждения, услышала, как с ее губ слетел стон. Они оба были настолько поглощены, что не заметили ее присутствия. Она отпрянула и молча пошла назад. Выйдя на тропинку, она изо всех сил побежала в поселок.

Покахонтас сказала братьям, что в этот же день отправляется к тассентассам, и приказала воинам собрать необходимые припасы. Потом она пошла к отцу в дом совещаний. Подперев подбородок, он сидел на груде мехов. Рядом с ним стоял Кокум.

Когда Покахонтас приблизилась, ей понадобилось все ее самообладание, чтобы, сохраняя спокойный вид, попрощаться с отцом.

— Дочь, как видишь, Кокум здесь, и он снова умоляет тебя стать его женой.

Покахонтас бросила взгляд в сторону Кокума и увидела, что выражение его лица было искренним и любящим. Тогда она перевела глаза на его руки. Они были прекрасной формы, с длинными, изящными пальцами.

— Это большая честь, отец, — вежливо начала она, — но я не уверена, что готова к замужеству. Он мог бы жениться на ком-нибудь другом из нашей семьи. Мехта стала бы ему хорошей женой.

— Кокум говорит, что будет ждать тебя.

— Но Кокум — молодой мужчина. Женщина нужна ему сейчас.

— Дочь, я уверен, что Кокум может позаботиться о своих нуждах, и ты не можешь обвинять его, потому что проводишь все свое время с тассентассами. Замужество — это совершенно иное дело. Для тебя как для моей дочери это вопрос союзников и твоего положения. Я по-прежнему твердо уверен, что этот брак должен состояться.

Покахонтас стало нехорошо. Но сейчас она не могла спорить. Это было бесполезно, учитывая настроение отца.

— Отец, я внимательно прислушиваюсь к твоим пожеланиям. Но сейчас я должна доставить провизию и исполнить свой долг. Через несколько дней я вернусь.

Сохраняя бесстрастное выражение лица, она попрощалась с ними обоими и вышла из помещения.

Передвигаясь по лесу, Покахонтас была непривычно резка со своими сопровождающими. Внутри у нее все кипело. Конечно, она не могла винить Кокума за то, что он взял другую женщину, или много женщин, раз уж на то пошло. Она не могла по-настоящему обвинять и Мехту. Ведь Покахонтас открыто воспротивилась своему браку. Но почему, продолжая настаивать, что хочет меня, Кокум спит с моей сестрой? От этого все только усложняется. Его двуличие хуже всего.