— И нам бы не помешали талибы у власти, а то сколько всякой грязи развелось, — добавляет он.

— Хорошо тебе говорить, у вас-то их не было. Пакистану пришел бы конец, дорвись они до власти, можешь даже не сомневаться, — ворчит Султан, — Только представь себе: убрали бы все рекламные плакаты, а ведь только на одной этой улице их больше тысячи. Сожгли бы все книги с картинками, и весь пакистанский киноархив, музыкальный архив, уничтожили бы все музыкальные инструменты. Ты бы никогда больше не услышал музыки, не смог пройтись в танце. Закрылись бы все Интернет-кафе, телевидение бы сделали черно-белым, а потом и вообще изъяли все телевизоры, по радио передавали бы одни лишь религиозные программы. Девочкам запретили бы учиться, а женщинам — работать. Что бы тогда случилось с Пакистаном? Потеря сотен тысяч рабочих мест и глубокая экономическая депрессия. И что бы делали люди, ставшие лишними, после того как Пакистан вернется в далекое прошлое? — раздраженно вопрошает Султан.

Отношения пожимает плечами:

— Ну ладно, ладно. Может, не весь Талибан, но парочка талибов явно не помешает.

Талха в свое время оказывал поддержку Талибану тем, что размножал его воззвания. На протяжении нескольких лет он также печатал учебники по исламу. Со временем он помог талибам организовать собственную типографию в Кабуле, по дешевке перепродав приобретенную им поддержанную итальянскую печатную машину. Подобно большинству пакистанцев, ему нравилось, что в соседней стране у власти стоят пуштуны.

— Совести у тебя нет. Ты бы согласился работать и на дьявола, — добродушно поддразнивает его Султан, уже выпустивший пар и заклеймивший преступления талибов.

Талха морщится, но продолжает стоять на своем:

— Установления Талибана не противоречат нашей культуре. Талибы уважают Коран, пророка и наши традиции. Я бы никогда не напечатал того, что противоречит исламу.

— Например? — смеется Султан.

Талха ненадолго задумывается.

— Например, «Сатанинские стихи» или еще какие-нибудь сочинения Салмана Рушди. Да укажет Аллах путь в его убежищу!

Мужчины на ковре оживляются и начинают ожесточенно поносить автора «Сатанинских стихов», которые никто из них не читал.

— Его давно пора убить. Но он каждый раз умудряется ускользнуть. Всех, кто ему помогает или печатает его книги, тоже надо убивать, — говорит Талха. — Ни за какие деньги я не стал бы его печатать. Он втоптал в грязь ислам.

— Он нанес нам глубокую рану, поразил нас ножом в самое сердце. Надеюсь, до него еще доберутся, — продолжает один из мужчин.

Султан полностью согласен.

— Он решил убить в нас душу и должен быть остановлен, прежде чем ему удастся увлечь за собой других. Даже коммунисты принесли нам меньше вреда, во всяком случае, они с уважением относились к нашим традициям и не пытались очернить религию. И вот человек, называющий себя мусульманином, извергает такие гадости!

Все какое-то время молчат, словно под влиянием проклятия, посланного на их головы предателем Рушди.

— Надеюсь, его еще поймают, иншалла (если на то будет воля Аллаха), — говорит Талха.

В последние дни Султан обходит всевозможные типографии, прячущиеся во дворах, подвалах и проулках. Чтобы выполнить заказ, он должен распределить его на десятки мастерских. Он объясняет суть проекта, записывает условия и рассматривает их. От особо выгодных предложений в его глазах загорается огонек, а верхняя губа начинает подрагивать. Он облизывает губы и быстро подсчитывает прибыль в уме. Спустя две недели последний учебник пристроен. Султан обещает связаться с типографиями и сообщить, когда им приступать к делу.

Наконец-то можно вернуться домой, в Кабул. На этот раз ему не надо тащиться на лошади через границу. Афганцам запрещено въезжать в Пакистан, у выезжающих же никто не спрашивает документов, так что книготорговец может спокойно покинуть страну.

Султан трясется в старом автобусе маршрута «Джалалабад — Кабул», с трудом одолевающем крутые повороты кабульской дороги. С одной стороны угрожающе нависают валуны, готовые скатиться на дорожное полотно. По пути попадаются два перевернутых автобуса, столкнувшиеся с трейлером, который вылетел за ограждение. Погибших уносят на носилках. Среди них два маленьких мальчика. Султан читает молитву за упокой их душ, потом молится за себя.

Эта дорога опасна не только из-за камнепадов и частых автокатастроф. Здесь орудует больше разбойников, чем на любой другой трассе Афганистана. Встреча с бандитами уже стоила жизни как иностранным журналистам и работникам гуманитарных организаций, так и местным жителям. Сразу после падения Талибана здесь были убиты четыре журналиста. Сначала их избили, потом им пустили пулю в затылок. Водитель выжил, потому что смог рассказать исламский символ веры. Вскоре после этого был остановлен автобус афганцами. У всех, кто подстриг бороду, отрезали уши и нос. Бандиты недвусмысленно продемонстрировали, кого они хотят видеть у власти.

Проезжая мимо места убийства журналистов, Султан читает молитву. Из предосторожности он носит бороду и традиционную одежду, только сменил тюрбан на маленькую круглую феску.

Кабул все ближе. Соня наверняка в ярости, думает Султан с улыбкой. Он обещал ей вернуться через неделю. Сколько ни объясняй, что за неделю не успеть переделать дела и в Пешаваре, и в лахоре, она все равно не желает понять.

«Тогда я не буду пить молоко», — сказала она.

Султан тихонько посмеивался. Соня не любила молоко, но Султан заставляет ее выпивать по стакану каждое утро, потому что она все еще кормит грудью Латифу. Она же пользуется этим стаканом молока для шантажа.

Соня ужасно скучает, если Султана долго нет дома. В его отсутствие прочие члены семьи обращаются с ней не так уважительно. Из госпожи она превращается в девчонку, случайно очутившуюся в доме. Когда Султана нет, бразды правления вдруг переходят в руки других, и эти другие делают что хотят.

«Деревенщина, — обзываются они. — Тупая ослица!»

Но они не смеют уж слишком ее дразнить, опасаясь, что она пожалуется Султану, с ним никто не хочет ссориться.

Султан тоже скучает по Соне. По Шарифе он никогда так не скучал. Иногда, ему кажется, что он слишком стар для Сони, она же почти ребенок. Он должен заботиться о ней, заставлять пить молоко, радовать маленькими подарками.

Он размышляет о том, как сильно его жены отличаются друг от друга. Когда он вместе с Шарифой, она следит за всем, напоминает о встречах, все организует, приводит в порядок. Шарифа всегда, прежде всего, думает о Султане, о том, что ему может потребоваться или пригодиться. Соня охотно выполняет его просьбы, но самой ей редко приходит в голову проявить инициативу.

С одним он никак не может смириться: слишком уж разный у них суточный ритм. Султан каждое утро встает в пять часов к молитве файр — единственной из предписываемых пяти, которую он соблюдает. И если Шарифа всегда вставала вместе с ним, кипятила воду, заваривала чай, готовила чистую одежду, то Соня спит как ребенок и ее не добудиться.

Временами Султану приходит на ум, что он слишком стар для нее, что ей нужен другой муж. Но каждый раз он говорит себе, что никого лучше она не смогла бы найти. Ни один ровесник не обеспечил бы ей такого материального благосостояния. Она была бы замужем за бедняком, потому что все молодые парни в ее деревне бедны. У нас еще десять-двадцать хороших лет впереди, думает довольный Султан. Его охватывает счастье.

Султан тихонько смеется. По телу пробегает приятная дрожь. Он приближается к Микрорайону и сладкой девушке-ребенку.