Эрмина слушала его с возрастающим удивлением, мысленно спрашивая себя, не бредит ли он и возможно ли, чтобы этот человек мог быть виновен перед нею.
Сначала она не находила даже слов для ответа и смотрела на графа де Шато-Мальи с грустным удивлением.
— Женщина, на которую я осмелился поднять свой дерзкий взгляд, — продолжал тихо граф, — были вы…
Эрмина продолжала молчать.
— Англичанин сказал мне, — говорил между тем граф де Шато-Мальи, — что женщина, за которой я должен ухаживать, будет именно та, муж которой поссорится в этот вечер из-за карт.
Эрмина вздрогнула.
— Итак, вы видите, — продолжал граф, — что сэр Артур знал наперед, что произойдет… да, я негодяй и достоин вполне вашего презрения… но раскаяние мое искупает мою вину, и на этот раз я вас спасу.
В его голосе было столько искренности, безнадежности и угрызений совести, что молодая женщина была глубоко тронута.
— Послушайте, — сказала она, — встаньте, ваше раскаяние исправляет и сглаживает вашу вину.
Граф де Шато-Мальи радостно вскрикнул.
— О, теперь, — сказал он, — этот человек может обесчестить меня.
— Обесчестить вас? — проговорила она с ужасом.
— Да, — ответил граф и рассказал ей всю сцену, которая произошла вчера между ним и сэром Артуром.
. Когда он замолчал, Эрмина протянула ему руку.
— Граф, — сказала она, — я вас охотно и от всей души извиняю… Хотите остаться моим другом?
Граф молча опустился перед ней на колени.
— Вы ангел доброты и невинности, — прошептал он.
— Нет, — заметила она с ласковой улыбкой, — я не ангел, а просто честная женщина, не забывающая своих обязанностей.
И она подняла его и посадила около себя.
— Вы меня назвали своим другом, — сказал он, — так позвольте же доказать мне это на деле и отдать свою жизнь до последней капли крови за исправление моей ошибки.
Она грустно покачала головой.
— Фернан, — проговорила она, — бедный больной… и его излечение может быть только со временем… Будем ждать и надеяться.
— О, вы правы, — прошептал граф, — надейтесь, так как положительно немыслимо, чтобы не настал тот час, когда он почувствует, что истинное счастье возможно только у ваших ног…
И, сказав это, граф поцеловал руку Эрмины и, простившись с ней, уехал домой.
— Мне кажется, — прошептал он, — что я остался по-прежнему честным человеком.
Когда граф вышел, Эрмина залилась слезами.
Она провела одна остаток этого вечера… Как мы знаем, , он обедал у Тюркуазы.
Часу в десятом вечера раздался звонок и заставил невольно вздрогнуть молодую женщину. Вскоре послышались знакомые шаги, и на пороге комнаты показался Фернан. Он направился прямо к молодой женщине и опустился перед ней на колени.
— Если я поклянусь вам теперь, — прошептал он, рыдая, — посвятить всю свою жизнь на исправление тех мучений, которые я причинил вам, — простите ли вы меня тогда и будете ли меня опять любить?
Она вскрикнула и страстно обняла его.
Счастье снова входило под кров Фернана и Эрмины.
Мы потеряли из виду сэра Вильямса с той самой минуты, когда он выпрыгнул в ок"но, рискуя сломать себе ноги. Но и на этот раз судьба была за него, он соскочил самым благополучным образом и, не раздумывая, отправился на квартиру к Рокамболю, который, как мы уже знаем, счел за самое удобное возвратиться к себе домой еще в начале той трагедии, которая произошла в отеле Тюркуазы. Сэр Вильямс застал своего достойного ученика сидящим в мягком кресле и спокойно покуривающим сигару.
— Я нисколько не забочусь об участи моего хозяина, — думал он, — вероятно, он уже ушел с векселями… Тюркуаза тоже как-нибудь поладит с убийцей — а мне положительно нечего было там делать.
Это спокойствие ученика сразу показало сэру Вильямсу, что он ничего не подозревает о том, что произошло.
Рокамболь в свою очередь, видя бледность сэра Вильямса, невольно вскрикнул:
— Боже, дядя, что с вами? Что случилось?
— То, что мы разбиты… — — Разбиты?..
— Женщиной, — добавил сэр Вильямс с горькой иронией.
— В самом деле, — пробормотал Рокамболь, побледнев от ужаса при одной только мысли о том поражении, которое потерпел сэр Вильямс, в гений которого он так глубоко верил.
Несколько минут продолжалось глубокое молчание.
— Да, — вздохнул через несколько минут сэр Вильямс, догадываясь о том, что происходило в душе его ученика, — мы побиты женщиной, но еще ничего не потеряно, и я, клянусь адом, выиграю это дело.
Тогда он рассказал в нескольких словах все, что произошло.
Рокамболь выслушал его до конца и ни разу не перебил.
— Действительно, — заметил он, когда сэр Вильямс остановился и успокоился, — Баккара вполне дельная баба, от которой нам необходимо отделаться как можно скорее.
— Это и мое мнение, и вслед за ней нужно отправить туда же Армана де Кергаца.
— Гм, — пробормотал Рокамболь, — я начинаю предполагать, дядя, что вы страдаете мономанией мести.
— Что?
— Я говорю, что вы страдаете мономанией, — повторил еще раз сухо Рокамболь.
Сэр Вильямс вздрогнул, взглянул на Рокамболя и замолчал.
— Вы даже забываете из-за мести действительность… нам, бедным смертным, право, не следует думать так много о мести, когда гораздо выгоднее заниматься денежными делами.
— Что ты этим хочешь сказать?
— То, что вы жалеете больше о том, что нам не удалось уничтожить Роше и Роллана, чем о потере двух миллионов.
— Это правда, — пробормотал сэр Вильямс, — но я их так ненавижу!
— Все это так, — продолжал, нисколько не смущаясь, Рокамболь, — но ведь нельзя же нам из-за всякой дряни бросать серьезные дела… положим, что вы можете иметь право мстить Арману де Кергацу, который отнял у вас двенадцать миллионов франков, но с какой же стати нам забывать теперь наши интересы ради каких-нибудь Фернанов, Ролланов и тому подобных личностей, которыми мы могли бы заняться в свободное время.
И, сказав это, Рокамболь посмотрел самым вызывающим взглядом на своего начальника.
— Что же, наконец, нужно, по-твоему, делать? — спросил его сэр Вильямс.
— Черт побери, да думать о пяти миллионах прелестной Дай Натха.
Эти слова окончательно возбудили деятельность сэра Вильямса.
— Это верно, — сказал он.
— Нам нужно торопиться, дядя.
— Сколько дней тому назад Дай Натха приняла ад?
— Завтра будет четыре дня.
Сэр Вильямс подскочил на своем месте.
— Черт побери! — вскрикнул он. — Ты .вполне прав, племянник, что я все позабыл из-за этой ревности, и если только маркиза не умрет в течение этих трех дней, то тогда миллионы Дай Натха отправятся вслед за этими векселями.
— Итак, дядя, — заметил Рокамболь, — оставим на время Баккара в покое.
— Да, это нужно так сделать.
— Кстати, узнала она вас?
— Нет.
— А как вы думаете, подозревает она вас?
— А, ну это совсем другое дело, я ничего не могу сказать ни за, ни против — эта женщина держит себя очень таинственно.
— Эта таинственность будет скоро разоблачена.
— Кем?
— Шерубеном.
— Ты думаешь?
— Положительно… он был у нее уже два раза, и всегда по вечерам.
— Боже! — воскликнул сэр Вильямс. — В таком случае это ясно, что мы разгаданы.
— Почему так?
— Да потому что Баккара, может быть, уже напала на следы дела Ван-Гоп. Неужели ты думаешь серьезно, что она может любить Шерубена?
— Черт побери! — проворчал Рокамболь. — Об этом нужно подумать.
Сэр Вильямс молчал и сидел задумавшись.
— Мое мнение, — проговорил он наконец, — что нам необходимо как можно скорее отделаться от Баккара, иначе мы погибли.
— Аминь! — произнес Рокамболь.
— Мой милый друг, — начал через несколько минут сэр Вильямс, — ты видишь, что я опять сделался, как ты говоришь, вполне положительным человеком.
— Вот как, — пробормотал Рокамболь насмешливым голосом.
— Ну-с, итак, я предполагаю, что нам необходимо поскорее отделаться от Баккара… теперь надо только придумать средство для этого.