Однако Пепи продолжал сморкаться и плеваться кровью. Тахура волей-неволей оказался совсем рядышком с подвыпившими драчунами.

— Господин, — сказал Пепи, обращаясь к Тахуре, — я не хочу… Никуда не хочу!

— Помолчи, Пепи! — приказали ему.

— Нет, — надрывно выкрикнул Пепи. — Я не стану молчать!

Он отошел от стены и зашатался. Разумеется, и Пепи был пьян.

Высокий, стройный человек — возрастом старше средних лет — подошел к Тахуре. Это был кареглазый, смуглый человек. Но по сравнению с цветом кожи глаза его казались светлыми.

— Н-не из-з-воль бес-покоиться, гос-го-гос-по-дин! — Это был самый неподдельный заика. — Мы — все… все… все… свои люди. Пепи над-над-над-ле-жит ехать на границу с хеттами. А там… А там… А там…

Заика бил ногою землю, размахивал рукой, но никак не мог, что называется, сдвинуться с места. Купец терпеливо ждал, чтобы узнать, где это «а там»…

— А там — война! — пропел заика. — Пе-пе-пи не хочет ех-ех-ех…

— Ехать, — подсказал купец.

— Ех-ех-ехать, — упорно продолжал заика. И вдруг — скороговоркой: — Он привел жену месяц тому назад… Разве это к лицу — так убиваться? Ты должен идти с мечом и щитом против азиатов. А раз должен — иди!

Чужеземцу не следовало совать нос в эти дела. Тахура раздумывал, как бы это улизнуть поскорее от греха подальше.

— Так он — новобранец? — из приличия спросил Тахура.

— Да, ново-ново-ново-бранец. Он неплохой па-па-па-рень. Он не ви-ви-ви-новат: выпил… выпил с горя, а ведь Пепи никогда не пил лишку…

Пепи проговорил плачущим голосом:

— Уж лучше бы я пил! Лучше бы умер от какой-нибудь страшной хворобы… Господин, какая самая страшная болезнь на свете?

Тахура ответил:

— Самая скверная хвороба, пожалуй, проказа. Но зачем тебе она?

— Как зачем? — воскликнул Пепи, рыдая. — Я хочу заболеть ею. И сидеть дома!

— Чу-чу-чу-дак! — сказал заика. — Тебя же из-из-из-из-гонят, и ты будешь, будешь, бу-бу-дешь жить в Зап-зап-зап-адной пустыне…

— Ну и пусть!

— Будешь со-о-о-о-сать камни и же-е-е-е-е-вать су-хие ко-о-о-о-о-лючки…

— И очень хорошо!

Те остальные, квтарые стояли позади заики, возмутились. Что это болтает Пепи? Его надо силой затащить во двор!

— Никуда я не пойду! — твердил Пепи. — Где бы раздобыть эту самую проказу? Скажи мне, господин.

— Господин, не связывайся с ним…

— У него разбит нос.

— Он упал с крыльца…

— Его надо умыть.

— Ты видишь, как он упрям?!

— Пепи, послушайся их…

— Я ненавижу весь мир! И всех вас!

— Пепи, они желают тебе добра, — сказал купец.

— Они трусы — вот кто они! А я не желаю идти умирать. Пропади пропадом все азиаты от мала до велика! Сдались они мне! Что мне — плохо в Ахяти? Что мне — надоела Нефернаи? Зачем мне убегать от нее? — Пепи приблизил к купцу свое лицо, и купец разглядел прекрасные черты под кровью и пылью. — Я хочу проказы! Я это говорю от всего сердца!

— Ты очень пьян, Пепи!

Его друзья приблизились к нему.

— Уйдите! — завизжал Пепи, пятясь спиною к стене. — Я буду бить! Уйдите, говорю вам добром!

«Это удивительно, — подумал Тахура. — И в великом Кеми народ как народ. Такой же, как в Вавилоне. Как в Ассирии. Неужели здесь, на берегах Хапи, появились люди, которые могут ослушаться фараонова приказа?.. А впрочем, что я говорю? Разве мало было возмущений в Кеми? Разве мало летело благородных голов с плеч на пыльную землю?.. Вот он, Пепи, не желающий ни воевать, ни служить в войсках! Но много ли таких? — вот в чем загвоздка!..»

— Он шагнул с крыльца, — сказал долговязый (остальные молча стали у ворот). — Он шагнул, а пиво ударило ему в голову…

— Так много он выпил?

— Пепи пил вино. Потом пиво. Потом вино. Потом пиво.

Пепи рычанием подтвердил, что все это было именно так. Он лишь добавил, что пива пил немного. Потому что пиво дрянное. Другое дело — вино!

Один из тех, кто стоял поодаль, — такой квадратный, крестьянского вида мужчина, — сказал:

— Господин, это мое вино. Я привез его, чтобы проводить Пепи. Кто знает, что он будет пить у проклятых хеттов?!

Тахура не без тайного злорадства успокоил его:

— Там тоже родится хорошее вино.

— У меня оно особенное.

— Не спорю. В Азии бывают вина светлые, как ранний рассвет, и красные, как вечерняя заря.

Пепи насторожился. Его родственники странно переглянулись.

— Это в Азии такие вина? — спросил долговязый, не скрывая недоумения.

Остальные повторили в один голос:

— В Азии? Такие вина?

Пепи был страшен: кровь запеклась на его лице. Она багровела — грязная, местами удивительно чистая. Он, казалось, позабыл о своем горе…

— Ты сказал — в Азии? — шатаясь, проговорил он. — В Азии? Я скажу тебе, что есть в Азии. Хочешь, скажу?

— Скажи!

— В Азии… — Пьяный попытался улыбнуться. Губы его скривились. Руки сжались в кулаки. — В Азии много вшей… Много грязи… Откуда вино в Азии?

Тахура решил, что благоразумнее всего согласиться с пьяным. Кивком головы подтвердил, что в Азии только вши и грязь. А больше — ничего!..

— Господин, — сказал долговязый, поняв, что имеет дело с азиатом, притом не с простым, судя по пышным одеждам, — господин, ты не слушай его! Ты же знаешь, что пьяный — точно бешеный. У пьяного голова не варит. Пьяный болтает все что угодно!

Пепи спокойно выслушал эти слова. Потом присел на корточки у стгны и горько заплакал. Он рыдал, спрятав лицо в огромные ладони. Эти руки принесли бы много горя врагам, если бы попали в Азию вместе с Пепи.

Долговязому стало стыдно за своего родственника (возможно, за брата). Он подошел к Пепи и тронул его плечо. Пьяный продолжал горько рыдать. Весь содрогался, точно его трясли за ноги и за руки…

— Пепи, перестань! На тебя же смотрит господин. Очень дивится твоему поведению.

Остальные тоже подошли к Пепи. Наклонились над ним.

Тахура сказал себе: «Вот тот самый миг, когда ты должен унести свои ноги…»

Он так и поступил. Прибавил шагу и вскоре скрылся за углом. Отдышавшись, купец приосанился и спокойно, не торопясь пошел своей дорогой. Случай с пьяным Пепи поразил купца. Конечно, любителей пожить в мире и радостях немало на белом свете. В этом отношении Кеми, по-видимому, не очень-то отличается от других государств. Но вообразить нечто подобное в самой столице? Под боком у фараона, уши которого достигают окраины вселенной, а глаза которого видят под толщей воды и под землею?..

— Ушел, — сказал долговязый. — Он повернул за угол.

— С-с-с-с… — просвистел заика. — С-самое время нам убираться отс-отс-отсюда!

Мужчины взяли под руки плачущего Пепи и повели во двор. И заперли за собою ворота.

С крыльца спустилась пожилая женщина. Худая и грустная. Ровная и скорбная. В черной льняной накидке. Она была одета бедно. Но она была горда. Невольно внушала к себе уважение. Такая не старая еще, но много пережившая.

— Усер, — сказала она заике, — что вы делали на улице?

— У-у-у… — загудел заика.

— Понимаю: уговаривали.

— У-у-у… — продолжал заика.

— Помолчи, Усер. Я поняла! Но зачем это надо было на улице? На виду у всех?! Кто это с вами разговаривал?

— Какой… какой-то гос-гос-господин.

Долговязый пояснил:

— Должно быть, азиат. Притом богатый.

— Нет, я не понимаю вас, Ани, — продолжала женщина. Она повернулась к двум другим, помоложе, которые стояли за ее спиною. — Неужели ссору надо выносить на улицу?

Женщины отрицательно покачали головами.

— Не надо, — согласился Ани (который долговязый).

— Так почему же вас понесло за ворота?

— Это Пепи удрал от нас…

Пепи стоял посредине небольшого дворика, в окружении близких. Он присмирел. Перестал плакать.

Пожилая женщина — ее звали Та-Неферт — продолжала взывать к благоразумию:

— Пепи вовсе не маленький. Если ему надо выплакаться, подобно женщине, — пусть он это делает дома. А вам, — она обвела укоризненным взглядом остальных мужчин, — вам не следовало заводить на улице ненужные разговоры. Да еще неизвестно с кем!