Стариков обзывают противно.
И, на эту действительность глядя,
Старики улыбаются дивно.
Есть в улыбке их нечто такое,
Что на чашах Господних витает
И бежит раскаленной строкою
По стене… но никто не читает.
Это верно, никто не читает ныне раскаленные строки поэзии. Но нет ли тут вины и самих поэтов? Нет ли тут вины и самой Юнны Мориц? Парадоксально, но поэт в силу ли житейской боязни, в силу ли человеческого окружения, от которого никому не уйти, свою бунтующую, стреляющую, сострадающую поэзию, порой написанную собственною кровью, прячет под обложками богато изданных книг и элитарно-либеральных журналов. А в интервью "Литературной газете" как бы оправдывается, что, скажем, поэма "Звезда сербости", которую надо бы печатать на листовках и нести в миллионные массы, печатать в самых тиражных оппозиционных газетах и зачитывать по радио «Резонанс», не имеет отношения к коллективному протесту. Мол, в исполнении поэта, ставшего вместе с массами, поэма "Звезда сербости" "будет воспринята как политический акт определенного коллектива. А когда я пишу такую поэму, все знают, что это моя, и только моя, личная инициатива, за мной, кроме искры Божьей в моей человеческой сути, никто не стоит…"
Нашла Юнна Мориц чем гордиться! Она даже не понимает, что противоречит своему же манифесту. Как же поднять дух народов и стран, как же сбить спесь с того же ГОВНАТО, если поэт не хочет присоединять свой голос к общему протесту?
Именно такие протесты ГОВНАТОВЦам и прочим российским манипуляторам очень выгодны. Вроде бы сказал слово против где-то там в дорогущей книжке, которую нищий народ и не купит, или в журнале элитарном, который, опять же, протестный человек и не догадается открыть, а теперь можешь спокойненько жить дальше. Протестные стихи Юнны Мориц рвутся на протестный простор. Пустит ли их туда поэт Юнна Мориц? Разве этот босховский зимний пейзаж для элитарного изнеженного богатенького читателя:
Ван Гога нашли у ефрейтора в койке,
Картину вернули вдове,
Курящий младенец лежал на помойке
И продан в страну или в две,
До полной стабильности — самая малость:
Уж красок полно для волос!
Как мало еврея в России осталось,
Как много жида развелось…
Я понимаю, что напиши эти строчки Станислав Куняев, его же хором бы опять обвинили во всех смертных грехах. Понимаю, что смелость прямой речи в поэзии Юнны Мориц даже в разговоре на «жидовскую» тему идет от ее глубинного гетто, которое никто не сможет отринуть. Еврей в либеральной поэзии может быть куда более смел на любую тему, нежели прихорашивающийся в политкорректного интеллигента русачок. Иосиф Бродский мог высказаться откровеннее, чем Евгений Евтушенко. Евгений Рейн пришел на юбилей Юрий Кузнецова и назвал его поэзию великой, чего, очевидно, не осмелился бы сделать Игорь Шкляревский, кстати, не пришедший на юбилей своего былого друга Станислава Куняева. Да и такую поэму, как "Звезда сербости", никогда бы не позволила себе Белла Ахмадулина, и дело здесь не в уровне таланта, а в уровне откровенности.
Вот идет поход крестовый
За Большую Демократь.
Серб стоит на все готовый,
Он не хочет умирать.
И поэтому, летая
Над Белградом, демократ
Убивает часть Китая, —
Серб опять же виноват!..
Откровенность могут позволить себе в России лишь гонимые — гонимые по духу своему, по праву древнего гетто или в силу социальных катастроф, новых национальных противоречий. Гнет либеральной жандармерии, соединенный с прямыми репрессиями ельцинских властей и с прямой зависимостью от денежного мешка, не дает возможности быть предельно искренним, подлинным и первичным любому из самых уважаемых членов нынешней интеллектуальной и культурной элиты. Политкорректность убила чувство исповеди и гнева в либеральной культуре. Лишь отринув политкорректность, можно претендовать на правду и истину. Откровенен Юрий Кузнецов, откровенен Александр Проханов, но они и есть гонимые сегодняшнего дня. Я понимаю, что название поэмы "Звезда сербости" идет у Юнны Мориц от звезды гонимых, нашиваемой на одежды узников в фашистских лагерях. Но ведь такую же звезду гонимых можно было нашить на защитников Дома Советов в 1993 году, на трижды закрытую газету «День». Гонимость с разных концов и по разным причинам могла бы и соединить сегодня простых людей России.
Сербы стали гонимым народом Европы, и сердце не забывавшей про свое гетто Юнны Мориц откликнулось на новых гонимых. Конечно, я мог бы не докапываться до параллелей "звезды сербости" с желтой звездой на еврейских куртках в немецких концлагерях, свести все к единой протестной позиции патриотов России, поддержать Юнну Мориц в ее серболюбии, назвать ее поэму гражданской публицистикой, но я понимаю, что корни ее — другие. И поэтому не будем хитрить и таиться.
Жидоеды, сербоеды, русоеды —
И далее везде друг-друга-еды,
До полной, окончательной победы,
До убедительной и точечной победы,
Когда в отдельной точке трупоеды
Найдут, что сербоедский Йошка Фишер —
Такой же труп, как сербоедский Гитлер.
Как всякоедский Гитлер Йошка Фишер,
Как Йошка Алоизович Солана,
Хавьер Адольфович и Гитлерович Йошка…
Конечно же, русско-славянское желание отпора НАТО, поствизантийская державность опираются на иные корни, на иную идеологию, нежели крик души поэта, переживающего с детства гонимость своего народа и ныне отождествившего эту гонимость с судьбой гонимых сербов.
А чем фашисты хуже «дерьмократов»,
Американских психов и европских,
Штурмовиков, разгромщиков, пиратов
С улыбками побед на фейсах жлобских?!
Как сперму, на Белград спускают бомбы,
Военного оргазма изверженье.
Погром Балкан вздувает их апломбы.
И это называется сраженье?!
Может быть, это же сострадание к гонимым позволило Юнне Мориц не подписывать палаческих писем либеральной интеллигенции типа "Раздавите гадину", призывающих к прямой кровавой расправе с оппозицией в России? Честь ей за это и хвала. Но именно ее же поэзия и вызывает у меня лично чувство протеста: почему эти стихи обездоленных неизвестны обездоленным? Почему поэма, смело, по-новаторски написанная современным уличным языком частушек и песен, поэма, которой Россия может гордиться как еще одним актом противостояния новому мировому порядку, числится в графе некой личной инициативы и личного высказывания?