("La Razon", Nr. 15.076).
"Испытания, пройденные автором в армии, были самыми драматическими из тех, которые пережил какой либо из бойцов армии любой другой страны. Но значение книги заключается не в этом, а в том, что рассказывает нам автор относительно организации красной армии и коммунистического строя, господствующего на его родине".
("Vea y Lea" Nr. 102)
"В эти дни, полные неуверенности, когда мир на земном шаре находится под постоянной угрозой коммунистической агрессии, о которой пока имеется еще недостаточно сведений (кроме потенциальных возможностей советских вооруженных сил), интересно прочитать критическое мнение бывшего военнослужащего советской армии, о ее действиях в прошлую мировую войну.
Его переживания и реакции за 33 месяца, в течение которых он активно сражался на ленинградском, балтийском и украинском фронтах, являются темой этой интересной работы.
Пишущий на основании бесспорных источников, автор говорит о "желтой опасности" и высказывает мнение, - что в том случае, если советы и китайские коммунисты будут в достаточной степени вооружены и организованы, демократические страны неизбежно увидят себя вынужденными вступить в третью мировую войну.
В книге говорится также о возможности восстания российского народа против кремлевской тирании. В связи с этим следует упомянуть о том замечательном обстоятельстве, что несколько дней тому назад, г-н Гоффман руководитель плана Маршалла, высказал мнение, - что в СССР имеются предпосылки для восстания против власти".
("Buenos Aires Herald", Nr. 1956).
{1}
Глава 1
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
В это воскресенье я проснулся поздно. Светило яркое июньское солнце. В открытое окно врывался столь сложный и, вместе с тем, однотонный гул большого города, из которого иногда выделялись вдруг отдельные гудки автомобилей или звонок трамвая.
Все было как всегда. Лишь почему то, почти непрерывно, с регулярной последовательностью, в небе курсировали звенья самолетов и тогда все звуки, вливающиеся в окно, заглушались монотонным гудением моторов.
Было 22 июня 1941 года. Я отчетливо знал, что уже скоро, через какие-нибудь две недели, занятия в институте, где я занимал должность доцента и исполнял обязанности заведующего кафедрой, должны окончиться и можно будет вплотную подумать о столь желанном отдыхе. Но это в ближайшем будущем, а сегодня я был один в нашей части неизбежной "коммунальной" квартиры, так как мои родители, жившие вместе со мной, были в отпуску, в деревне, не далеко от города. У меня же, как всегда, на воскресенье накопился ряд неотложных дел, которых при обычной будничной занятости невозможно было сделать в другие дни. Кроме того я сговорился с моим приятелем что вместе с ним и его женой пойду сегодня в Малый оперный театр (ранее - Михайловский) в котором шел в новой постановке "Цыганский барон" один из гвоздей этого весеннего сезона в Ленинграде.
Было около 11 часов утра когда я, закончив необходимые приготовления, готовился выйти из дому. Микрофон трансляционной сети я не включал и мой покой не был нарушен. В коридоре раздался телефонный. звонок. Я взял трубку. Звонил мой приятель....
- Слушай, как же быть? - после неизбежных приветствий сказал он. Пойдем мы сегодня или нет? У меня от всего этого ум за разум зашел...
{2} - А в чем дело? - спросил я недоумевающе.
- Да, что ты? Разве тебе ничего неизвестно?....
- Нет....
- Да ведь - война с Германией!
- Что?... Как?...
- Да, вот так!.. Включи радио и послушай. Сейчас будут передавать речь Молотова.
И в двух словах он мне изложил события, происшедшие в ночь с 21 на 22 июня 1941 года.
После начала второй мировой войны, я часто думал о возможности столкновения СССР с Германией и теоретически эта новость не могла меня поразить. Но неожиданное исполнение предполагаемого все же потрясло меня.
Перекинувшись несколькими незначительными фразами с приятелем (ибо по существу обсуждать случившееся было небезопасно), и сговорившись в "последний раз" пойти в театр, мы прекратили разговор.
Оставшись один я включил радио. Передавали речь Молотова. В ней явно чувствовалась полнейшая растерянность. Призывы к защите родины от неожиданно напавшего врага и заявленье о безусловной победе СССР звучали как то подавленно и тускло, без обычной самоуверенности, столь свойственной вождям большевизма.
Я слушал и разноречивые чувства овладевали мною. Естественный ужас перед войной, перед теми страданиями и теми колоссальными жертвами, которые должен будет принести народ в этой войне, перед морем слез и горя, которые ожидали всех нас, перед перспективой всеобщего окончательного разорения, сочетался с надеждой, что война внесет коренные изменения в политический режим сталинской диктатуры и избавит страну от того страшного и жестокого гнета, в котором она находилась уже много лет. Не даст ли война, наконец, освобождение тем 20 миллионам заключенных, которые в это время находились в советских концлагерях? Не явится ли сегодняшний день началом возрождения России?...
Мне представилась вновь свободная национальная Россия; именно Россия, а не СССР, снова свободный народ, строющий свою нормальную, человеческую жизнь.
И почти одновременно с этим закралась тревога. А так ли это? Не несет ли война вместо освобождения, что-нибудь еще худшее? Никто из нас никогда не читал "Мейн Кампф". О германском нацизме или итальянском фашизме советские люди толком ничего не знали. Строгая цензура запрещала все, что только могла из иностранной литературы... Сведениям же, которые все мы черпали из советской прессы и кинофильмов, мы {3} привыкли не верить, зная их тенденциозность и односторонность и обычно представляли все "наоборот".
Все это вызывало тревожный и недоуменный вопрос: - что же это завоевательная или освободительная война? Ведь если это идут только завоеватели, то они несут не менее жестокое угнетение и тогда надо защищаться от них, забыв на время счеты со "своими владыками". Так думало большинство и именно здесь, в решении этого вопроса заключалось все.
Эта мысль меня особенно беспокоила, ибо я, хорошо зная советскую действительность абсолютно никогда не верил в боеспособность красной армии и не сомневался в быстром продвижении немцев.
Одновременно тревога за последствия всех этих событий овладела мной. Я представлял себе разоренные города, бездомных осиротевших людей, тысячи жертв, калек, неисчислимое количество горя и страданий, полное разорение всей или значительной части страны.
В тоже время мысли о близких мне людях, о их судьбе, естественно пришли мне в голову. Что будет с ними? О себе я не беспокоился. Я не сомневался в том, что попаду в армию, но как специалист с довольно редкой специальностью, применявшейся в армии - буду использован там по профессии, а не как строевой солдат или офицер. Но в деяниях советской диктатуры здравый смысл и логика отсутствует, и в этом читатель убедится не раз.
Вечером мы были в театре. Зал был наполнен на две трети, хотя билеты были все проданы. Знакомые мелодии "Цыганского барона" звучали как похоронное пение. В антрактах исчезло обычное оживление. Публика была молчалива. Разговоры велись вполголоса.
Спектакль окончился. Стояла душная, летняя белая ночь. Город окутали ночные сумерки, но все огни были погашены. Все было затемнено. Автомобили двигались с синими фонарями. В трамваях и у входных дверей домов горели синие лампочки. Мы решили пройтись пешком. Я провожал моих друзей. Разговор шел о текущих событиях. Мой приятель настроен был мрачно. Его, как и меня, одолевали сомнения. Вечерняя сводка, переданная по радио, несмотря на ряд ободряющих слов и эзоповских ухищрений для сокрытия истины, свидетельствовала об отступлении красной армии.
Мы вышли на Троицкий мост. В сумерках белой ночи красавица Нева мягко обтекала гранитные набережные великого города. Не потухающая летом заря отражалась в куполе Исаакиевского собора, золотила {4} шпиль Петропавловской крепости. Спокойно и сурово смотрели в ночь дворцы, немые свидетели былого величия России.... С запада, облегая горизонт, надвигалась черная, тяжелая туча. Сверкали зарницы, слышались первые далекие раскаты грома. К городу приближалась гроза....