Она гордилась подругой, как собственным произведением.

- Но самое плохое, что ты, живописец, не в состоянии видеть истину!

- Это не факт, - буркнул Виктор. - Итак, она "звалась Татьяна..." Отвали, Татка! Не видишь, у нас намечается любовь! И ты нам, пожалуйста, не мешай!

Татка прыснула и исчезла.

- Ты забыл спросить у меня согласия, Витя, - спокойно произнесла Таня.

- Согласия? - искренне изумился Виктор. - На что? На первый танец, что ли?

- Ну, хотя бы, - кивнула Таня. - Ты слишком быстро запрягаешь.

- Есть такое дело... Не люблю зря время терять, - признался Виктор. - Было бы куда ехать! Ты смотри на окружающее проще. Думаешь, с годами что-нибудь меняется?

- Иногда бывает, - заметила Таня. - Например, твои прежние понятия и убеждения.

- Правильно говоришь, правильно! - весело подхватил Виктор. - Вот из-за них и кажется, что все вдруг изменилось. А изменились всего-навсего они одни.

- Значит, по-твоему, нет вечных убеждений и понятий?

- Конечно, нет! - Крашенинников решительно положил ей на плечо вторую руку. - Так ты идешь? Народ там уже развлекается вовсю, а мы с тобой торчим в передней, как два пня на опушке!

- Иду! - согласилась Таня с непонятной улыбкой. - Очень хочется послушать захватывающие новости, которые ты мне еще поведаешь.

В маленькую комнатенку набилось столько народу, что танцевать можно было не иначе, как прижавшись друг к другу крепко-накрепко. Виктора такой вариант вполне устраивал. Что устраивало Таню, он выяснять не желал. В этой восхитительной тесноте и давке никто никому не мешал и никто ни на кого не обращал внимания: все были заняты только собой и своими партнершами и партнерами.

- Хочешь, я тебе свою жизнь расскажу? - спросил Виктор, крепко прижимая к себе Таню, и начал, не дожидаясь не интересующего его ответа. - Я один раз целых четыре дня девочку любил. Это у меня рекорд был. Больше четырех дней мне не удавалось. Я ее в театре увидел, вместе с родителями. На "Синей птице". Папа толстый и мама тоже, бегемотов ужасно напоминали, а у нее, знаешь, совсем тоненькие ручки и ножки. Сквозные прямо. И она с бантами. Я за ней из театра до дома шел. Узнал, где живет, и три дня у подъезда караулил. Ждал, когда она пройдет. Всех жильцов наизусть выучил. На четвертый день она только появилась. А мне уже надоело к тому времени. Ей бы раньше выйти... Так все и кончилось.

- Ну, теперь я, по крайней мере, знаю, на что мне рассчитывать, - спокойно заметила Таня, выслушав рассказ и улыбнувшись одними глазами. - Всего лишь на четыре дня! Отсчет начинать с сегодняшнего? Так что тебе никогда не придется узнать, Витя, какие у меня глаза зимой! А уж весной тем более.

- Это не факт! - заявил Виктор. - Просто я малость лажанулся в расчетах. Нерасчетливый я, глуповатый!

- Это видно! - откровенно уронила Таня.

- Ах, вот вы какая, оказывается, миледи! Вострая!

Виктор остановился, но вокруг моментально стали на него шипеть, а Татка даже нарочно больно наступила каблуком на ногу. И Виктор, легко лавируя между танцующими, подтащил Таню поближе к окну. Там он быстро спрятался вместе с ней за портьерами и взял в ладони ее лицо. Рыжие крапинки были совсем рядом, близко-близко, смешные и яркие. Хлопнула форточка и прикусила штору.

- Отдай, нехорошо! - сказал Виктор форточке. - Вы нагло и дерзко ведете себя, мадам! И вы тоже!

Теперь он уже обращался к Тане.

- Тебя нужно писать пастелью, - задумчиво продолжал Виктор, рассматривая ее. - Да, я сильно лопухнулся с тобой, валенок! Чего-то недоучел... Что бы это могло быть? Ты не знаешь?

Таня молчала и смотрела на него так, как она одна на Земле умела: насмешливо и понимающе.

- Поедем ко мне? - вдруг предложил Виктор. - У меня матери сегодня дома нет: ночует у тетки.

Он явно торопил события.

- Ну, вот... - со вздохом разочарования отозвалась Таня. - А я-то надеялась, что ты способен на более увлекательный вариант!

- Не увлекает? - живо заинтересовался Виктор. - Неужели вы, такая юная и прелестная, уже столь пресыщены, мадам, что вас не в состоянии увлечь на редкость обаятельный и талантливый отрок?

- В ход пошли комплименты! - заметила Таня. - Но непонятно кому.

- Чтобы понравиться вам, я способен на все: даже найти несуществующие достоинства в своей серой особе! - продолжал охваченный азартом игрока Виктор.

Его заносило на волне вдохновения.

- Повелевайте мной, миледи! Я готов на любой поступок, и моя жизнь теперь целиком в вашем распоряжении! Могу даже упасть к вашим ногам! - и Виктор сделал решительную попытку это изобразить.

Попытку Таня хладнокровно пресекла.

- Ты слишком увлекся. Паяцев я люблю только в оперном исполнении. Желательно в итальянском, - холодно объяснила она. - И вообще я ухожу.

Крашенинников молча отправился за ней. Они вышли из подъезда. Мелкий, точно просеянный через сито осенний дождик спугнул со скамейки кошку.

- Ну, а ты чего идешь? - скорбно обратился Виктор к дождю. - Тебе чего надо? Не видишь, мы гулять вышли? И ты нам, пожалуйста, не мешай.

Дождь не послушался.

- Не стыдно? - грустно спросил его Виктор и повернулся к неслышно идущей рядом, тихой Тане. - А свой телефончик ты мне дашь?

Дождю стыдно не было. Таня молчала, словно раздумывала, стоит или не стоит давать номер телефона.

- Твердыня! - пробормотал Виктор. - Бастилия! Но, если мне не изменяет память, и ее взяли, Танюша. Вот только не помню, приступом или осадой? Поотшибало память!

- Сбросили атомную бомбу! - сообщила Таня. - Одну - на Хиросиму, вторую - на Нагасаки, а третью - на Бастилию. Вот как обстояло дело, Витюша!

- И все янки проклятые? - легко продолжил обрадовавшийся Виктор. - Неужто до таких кошмариков додумались? Вот ведь до чего докатились!

- Они самые, Витюша! - подтвердила Таня. - Империалисты окаянные! И загнивающие! Во Вьетнаме сперва здорово потренировались.

- Какой бы мы отличной были парой, - неожиданно вполне серьезно, резко изменившимся тоном сказал Виктор и остановился. - Мы с тобой очень подходим друг другу, заметь!

- Что-то пока не замечаю, - прохладно отозвалась Таня, продолжая идти. - Из чего это следует? И слова переврал...

- Ты обидно равнодушна ко мне, Татьяна! - заявил Виктор, отправляясь за ней. - Уж как я ни стараюсь, как ни бьюсь, просто из кожи вон лезу, чтобы тебя пленить и очаровать, а многого не достиг! Все мои усилия пропадают втуне.

- На Земле ничего не пропадает совсем и не возникает из пустоты, - философски изрекла Таня. - А скажи мне, художник, что ты рисуешь?

- Пишешь, - мягко поправил ее Виктор и улыбнулся в темноте в сторону, чтобы Таня не увидела его улыбки. - Рисуют дети. О художниках принято говорить "пишут". Как о писателях. Даже не знаю, почему. А пишу я сейчас триптих о войне...

Соврал он спокойно, легко, сам не зная, для чего, просто так, по привычке непрерывно бойко болтать, сочинять и выдумывать.

- Будешь мне позировать?

- В качестве жертвы Освенцима? - бесстрастно справилась Таня и, словно доказывая справедливость своих слов, прикоснулась к нему худым, остро выступающим бедром.

Растерялся даже находчивый Крашенинников, хотя сразу же быстро, почти автоматически, прижался к бедру потеснее.

- Ну, Таня, - пробормотал он, - это уж слишком... Почему именно жертва?

- А тогда кто же? - продолжала Таня. - Я тоже очень пытливая. И мне ведь нужно знать, на что я иду, и хорошенько выяснить все обстоятельства, чтобы решить, соглашаться или нет. Очевидно, во мне тебе мерещится образ юной партизанки с одухотворенным лицом? Или какой-нибудь Анки-пулеметчицы? То бишь Таньки-летчицы?

- Таня, - вдруг снова останавливаясь, тихо сказал Виктор, - а мы с тобой действительно очень подходим друг другу. Ты подумай... Я говорю абсолютно серьезно.

Это и впрямь была редкая для него серьезность. Таня покосилась на своего кавалера. И пообещала подумать. На том они в первый их вечер расстались.