— Да, он был еще юн, и все-таки сражался там, как всякий мужчина, способный держать оружие в руках, — с гордостью ответила Элейна.

— Тогда я не сомневаюсь, что Артур изберет его в соратники, хотя бы для того, чтоб порадовать Пелинора, — сказала Моргейна.

Великая битва при горе Бадон произошла четыре года назад, в Троицын день, и Артур объявил, что отныне и впредь будет отмечать этот день как величайший свой праздник и всегда будет собирать на него своих рыцарей. Кроме того, он пообещал, что будет в праздник Пятидесятницы выслушивать всякого просителя и вершить правосудие. И всем подвластным Артуру королям ведено было являться в этот день к Верховному королю, чтоб заново подтвердить свою клятву верности.

— Тебе надлежит пойти к королеве и помочь ей одеться, — сказала Моргейна Элейне, — да и мне тоже пора. Большое празднество — через три дня, и мне нужно переделать еще множество дел.

— Сэр Кэй обо всем позаботится, — возразила Элейна.

— Конечно, он разместит гостей и распорядится об угощении, — охотно согласилась Моргейна. — Но мне нужно проследить, чтобы зал украсили цветами, и проверить, начищены ли серебряные чаши. И, похоже, миндальным пирогом и сладостями тоже придется заняться мне — у Гвенвифар и без того будет достаточно хлопот.

На самом деле, Моргейна была только рада, что до праздника нужно успеть переделать столько дел: это поможет ей выбросить из головы ужасный сон. Все это время, стоило лишь Авалону войти в ее сны, как Моргейна тут же в отчаянье изгоняла его… и не узнала, что Кевин поехал на север, в Лотиан. «Нет, — сказала она себе, — я и сейчас этого не знаю. Это был всего лишь сон». Но днем, когда ей встретился во дворе старик Талиесин, Моргейна поклонилась ему, а когда он протянул руку, чтобы благословить ее, она робко произнесла:

— Отец…

— Что, милое дитя?

«Десять лет назад, — подумала Моргейна, — я непременно вспылила бы: зачем Талиесин разговаривает со мной, словно с малышкой, что забралась к нему на колени и дергает его за бороду?» Теперь же, как ни странно, это ее успокоило.

— Собирается ли мерлин Кевин приехать сюда к Троицыну дню?

— Думаю, нет, дитя, — отозвался Талиесин и доброжелательно улыбнулся. — Он поехал на север, в Лотиан. Но я знаю, что он очень любит тебя и вернется к тебе сразу же, как только сможет. Думаю, ничто не сможет отвратить его от этого двора, пока ты пребываешь здесь, маленькая Моргейна.

«Неужто же весь двор знает, что мы были любовниками? А ведь я вела себя так осторожно!»

— Отчего все при дворе болтают, будто Кевин Арфист пляшет под мою дудку, — ведь это же не правда! — раздраженно произнесла Моргейна.

Снова улыбнувшись, Талиесин произнес:

— Милое дитя, никогда не стыдись любви. И для Кевина бесконечно важно, что женщина, столь добрая, изящная и прекрасная…

— Ты смеешься надо мной, дедушка?

— С чего бы вдруг я стал над тобою смеяться, малышка? Ты — дочь моей любимой дочери, и я люблю тебя всей душой, и ты знаешь, что я считаю тебя самой прекрасной и талантливой изо всех женщин. А Кевин, в чем я совершенно уверен, ценит тебя еще выше: ведь ты единственный, не считая меня, человек при этом дворе, и единственная женщина, кто способен беседовать с ним о музыке на его языке. И когда ты являешься, для Кевина восходит солнце, когда же уходишь — настает ночь. И если тебе это неизвестно, стало быть, ты здесь единственная, кто этого не знает. Ты для него — звезда, что озаряет его дни и ночи. И ты достойна этого. А ведь мерлину Британии не запрещено и жениться, буде он того пожелает. Пусть он не принадлежит к королевскому роду, но он благороден душою, и когда-нибудь он станет Верховным друидом, если мужество не покинет его. И в тот день, когда он придет просить твоей руки, думаю, ни я, ни Артур не откажем ему.

Моргейна опустила голову и уставилась в землю. «Ах, как бы было хорошо, — подумалось ей, — если бы я могла любить Кевина так же, как он любит меня. Я дорожу им, я хорошо к нему отношусь, мне даже нравится делить с ним ложе. Но выйти за него замуж? Нет, ни за что, ни в коем случае, как бы он меня ни обожал».

— Я не собираюсь выходить замуж, дедушка.

— Ну что ж, дитя, поступай, как тебе угодно, — мягко произнес Талиесин. — Ты — леди и жрица. Но ты ведь не так уж молода, и раз ты покинула Авалон — нет-нет, я вовсе не собираюсь тебя упрекать, — но мне кажется, что было бы неплохо, если бы ты пожелала выйти замуж и обзавестись собственным домом. Не будешь же ты до конца дней своих оставаться на побегушках у Гвенвифар? Что же касается Кевина Арфиста, он, несомненно, находился бы сейчас здесь, если бы мог, — но он не может ездить верхом так быстро, как другие. Это хорошо, что ты не презираешь его за телесную слабость, милое дитя.

Когда Талиесин ушел, Моргейна, погрузившись в глубокую задумчивость, направилась к пивоварне. Ах, если бы она и впрямь любила Кевина! Но, увы, Талиесин заблуждается…

«И за что мне эта страсть к Ланселету?» Эта мысль преследовала ее все то время, пока она готовила душистую розовую воду для омовения рук и всяческие сладости. Ну что ж, по крайней мере, пока Кевин был здесь, у нее не было причин желать Ланселета. Впрочем, мрачно подумала она, это все равно не имеет значения. «Желание должно быть обоюдным — иначе оно бесплодно». Моргейна решила, что, когда Кевин вернется ко двору, надо будет принять его так радушно, как ему хочется.

«Несомненно, это совсем не худший выход — стать женой Кевина… Авалон для меня потерян… Я подумаю над этим. И, действительно, мой сон истинен, — по крайней мере, в этом. Кевин в Лотиане… А я-то думала, что Зрение покинуло меня…»

Кевин вернулся в Камелот накануне Пятидесятницы. Целый день к Камелоту тек людской поток; народу было больше, чем на весенней и осенней ярмарках, вместе взятых. Надвигающийся праздник обещал стать самым грандиозным изо всех, какие только проводились в здешних краях. Моргейна встретила Кевина поцелуем и объятьями, отчего глаза арфиста засияли, и провела в покои для гостей. Там она забрала у него плащ и дорожную обувь, отослала вещи с одним из мальчишек, дабы их вычистили, и принесла ленты — украсить арфу.

— О, Моя Леди будет нарядной, как сама королева! — рассмеялся Кевин. — Так ты не держишь зла на свою единственную соперницу, Моргейна, любовь моя?

Он никогда прежде не называл ее так. Моргейна подошла и обняла его за талию.

— Я скучал по тебе, — тихо произнес Кевин и на миг прижался лицом к ее груди.

— И я по тебе скучала, милый, — отозвалась она, — и ночью, когда все отправятся отдыхать, я тебе это докажу… Как ты думаешь, почему я устроила так, чтобы эти покои достались тебе одному, когда даже самые прославленные из соратников Артура разместились по четверо в комнате, а некоторые даже по двое на одной кровати?

— Я думал, так получилось потому, что ко мне просто не пришлось никого подселять, — отозвался Кевин.

— И так, несомненно, и надлежало бы сделать, из уважения к Авалону, — сказала Моргейна, — хотя даже Талиесину приходится делить свои покои с епископом…

— Не могу одобрить его вкус, — хмыкнул Кевин. — Я бы скорее предпочел поселиться в конюшне, вместе с другими ослами!

— Я поступила так потому, что мерлину Британии подобает иметь личные покои, пусть даже они не больше ослиного стойла, — сказала Моргейна. — Но все же они достаточно велики, чтоб вместить тебя, и Твою Леди, и, — она улыбнулась и многозначительно взглянула на кровать, — и меня.

— Ты всегда будешь желанной гостьей, а если вдруг Моя Леди вздумает ревновать, я поверну ее лицом к стене.

Кевин поцеловал Моргейну и на миг прижал ее к себе со всей силой своих жилистых рук. Затем, отпустив ее, произнес:

— У меня для тебя новость: я отвез твоего сына на Авалон. Он уже большой парнишка, и смышленый, и отчасти унаследовал твои музыкальные способности.

— Он снился мне, — сказала Моргейна. — И во сне он играл на дудке — как Гавейн.

— Значит, твой сон был истинным, — отозвался Кевин. — Мальчик мне понравился. И он обладает Зрением. На Авалоне его выучат на друида.