Новый начальник не вмешивался в нашу работу, и она выполнялась словно сама собой, ведь мы неплохо знали своё дело, и каждый специалист отдела обладал достаточным опытом, самостоятельностью мышления и здравым умом. Идиллия продолжалась примерно месяца два, а потом начались «разборы полётов». Как правило, они проходили в кабинете начальника. Он сидел в высоком кожаном, явно ему не по росту, кресле, покачивался вместе с ним из стороны в сторону и размеренным, медленным тоном негромко «вкручивал» нам мозги.

Первые заседания, когда начальник разбирал «по косточкам» нас и нашу компетентность, мы восприняли спокойно. С одной стороны, кто, мол, без греха, и мы можем ошибаться, он - начальник: ему видней. А с другой стороны - новая метла, она всегда и по-новому метёт, к этому мы тоже привычны. Но вскоре поняли, что начальник имеет бульдожью хватку и обладает комплексом качеств, перед которым так и напрашивалось определение «больной» - больное самолюбие, больное самомнение, болезненное восприятие шуток в свой адрес и нетерпимое отношение к обсуждению его распоряжений. Кроме того, он оказался одним из тех людей, которые делят окружающих на три категории - выше себя по рангу, равным себе и ниже себя.

С теми, у кого, образно говоря, на погонах больше звездочек, он был само обаяние, послушность, искренность и готовность выполнить, не раздумывая, любое приказание. Он преданно смотрел в глаза вышестоящего руководителя, вытянувшись в струнку, и одновременно умудряясь сделать почтительный полупоклон. Речь его была выверена до последней запятой во время доклада, и при том казалось, что он в это время очень волнуется, дескать, трепещу и жду дальнейших указаний.

С равными себе по статусу он держался вальяжно, сыпал пошлыми прибаутками, не стесняясь женщин, словом, рубаха-парень и душа компании. И ему всё прощали за открытую добродушную улыбку, мало кто замечал, что его глаза были при том настороженными и внимательными как у следователя «СМЕРШа».

А вот тем, кто имел, скажем, на погонах не звёздочки, а только лычки, да к тому же имел несчастье быть у него в подчинении, приходилось солоно. Вот когда я поняла суть его поговорки: «Я не злой, только память у меня хорошая».

Мои друзья иногда шутят, что я имею характер «спокойный, нордический», и всё-таки он у меня взрывной, а самое главное, все мои беды из-за того, что желаю любое дело завершить по справедливости. Обладаю и чувством юмора. К моим шуточкам прежний руководитель относился спокойно, поскольку они беззлобные. А вот новому встали, видимо, как кость в горле. И то, и другое свойство моего характера, как выяснилось, весьма вредно для здоровья. Для моего, разумеется. А поскольку новый начальник считал, что прав всегда тот, у кого зарплата больше, то есть - руководитель, то не любил возражений, а тот, кто пытался это делать, был, выражаясь фигурально, нещадно бит.

Я, конечно, понимаю, что в такой ситуации нужно послушно согласно кивать. Однако прирожденное стремление к справедливости все-таки иной раз преобладало над разумом, и я во время «разборов полётов» часто противоречила начальнику, если считала, что он не прав. Такое случалось и при прежнем руководителе. Когда я была не согласна с его мнением и убеждена в своей правоте, спорила с ним до хрипоты, и отступать меня заставляла лишь то, когда он в сердцах восклицал: «Ну, блин-н-н!» Тогда я вставала и гордо удалялась в свой кабинет, чтобы мысленно довершить спор с ним, и либо согласиться, либо принять твёрдое решение стоять на своём. Начальник, оказывается, тоже осмысливал сказанное мной, и через час мы мирились, потому что или я, или он шли друг к другу и признавались в ошибочности своего мнения.

Новый был не таков. Даже фамилия его - Долбаков - говорила о том. И как мы не насторожились сразу, ведь, говорят, что имя и фамилия новорожденного определяют его будущий характер?

В общем, словно дятел, он долбил нас за любую пустяшную провинность, причём вспоминал потом о ней на каждой планерке, ругая одновременно и за новые прегрешения. «Воспитательные» речи по поводу отчёта о проделанной работе каждым из нас (мы изводили гору бумаги, готовя отчёты и вставляя туда его замечания) длились минут по десять, а совещания - более часа. А если кто-то, выведенный из терпения, начинал объяснять, почему вышло так, и не иначе, то планерка затягивалась чуть ли не до второго пришествия.

Долбаков часто говорил, что по зодиакальному знаку он - Близнец, и потому ко всякому делу творчески подходит, чего ждет и от нас. Но я думаю, что его подменили в роддоме, а дату рождения написали наобум, потому что Близнецы такими занудливыми, мстительными не бывают. Вот ведь загадка природы!

Чаще всего на планёрках доставалось мне. О! Я была настоящая звезда шоу, которое устраивал господин Долбаков. И гордиться бы такой популярностью да особым вниманием начальника к себе, но такая «любовь» мне была вовсе ни к чему, и я стала тихо звереть, всё чаще противореча Долбакову, тем более что он придирался фактически к пустякам. Он тоже всё больше раздражался моим противостоянием и постоянно изощрялся в «воспитательных» речах. Злило его, наверное, и то, что в отличие от коллег-мужчин, которые, выйдя из кабинета начальника, шепотом ругались и мчались в туалет, чтобы «закурить» стресс, я выплывала павой, беззаботно улыбаясь. И всё-таки нервы мои, в конце концов, «зашкалило», и я попросила отпуск.

Меня великодушно отпустили, видимо, Долбаков решил взять «отпуск» от общения со мной, и я в первый же вечер устроила с подругами поход по кафе. Пять лет назад я такие вояжи совершала несколько раз с мужчиной, рожденным под знаком Скорпиона. Походы мы совершали часто, а вот отношения наши глубже приятельских не стали. Зато Гелька вышла замуж за Стаса.

Девчонки-разведёнки с энтузиазмом приняли мою идею, и мы условились о месте и времени встречи. И вот выхожу из автобуса на нужной мне остановке, а мне навстречу идут четыре нимфы: подружки мои успели и в парикмахерской побывать, и принарядиться. Одна я была в джинсах и футболке, которая, впрочем, была голубого цвета и с шелковой вышивкой на левой груди. Так что, если не рассматривать мое одеяние с особой придирчивостью, то оно было вполне прилично. Ну а сногсшибательные прически я делаю лишь тогда, когда предстоит встреча с читателями - перед ними я не могу себе позволить предстать в расхристанном виде.

Мы посетили три кафе и прекрасно провели вечер. В одном месте пили шампанское, во втором - кофе с пирожными, в третьем вновь заказали кофе и долго сидели за столиком, ощущая затылками косые взгляды официантов: мало того, что заказали только кофе, так ещё и столик занимали более часа. Но я специально выбрала это небольшое кафе со сказочным названием «Карабас», потому что там когда-то играл в ансамбле Скорпион. Мы расстались с ним в свое время с чувством глубокого взаимного уважения, и потому ансамбль, которым руководил до отъезда в Японию Скорпион, исполнил в мою честь пару песен. Подружки чуть не растаяли от удовольствия, ведь им такую честь прежде никто не оказывал.

Наконец, мы решили расходиться, потому что время подкатывало к десяти вечера. Оно, конечно, было ещё «детским», но ведь свободными от производственного бремени были я да Гелька, а Светочке утром следовало явиться на работу в срок: Долбаков имел привычку стоять у окна и «засекать» опоздавших.

Я так предусмотрительно рассчитала наш маршрут, что последнее кафе находилось неподалеку от моего дома. И мы двинулись, не спеша, к автобусной остановке, чтобы я могла проводить подруг домой. Было удивительно тепло. Дневная духота исчезла, хотя ветер, похоже, тоже ушёл в отпуск. Солнце уже свалилось за горизонт, лишь небо розовело на востоке, зато на западе наливалось густой синевой. Настроение у нас было расчудесное, прощаться в спешке не хотелось, потому и стояли на остановке, обсуждая прошедший вечер, причём больше всего разговаривали о Скорпионе и моём несостоявшемся романе с ним, о песнях, исполненных в нашу честь. Я даже немного рассердилась: и чего сыплют соль на мою ещё не затянувшуюся рану?