10 октября, четверг

Стажер дежурил в отделе: ему пока что не решились поручить самостоятельную задачу. А для Бурского и Шатева два дня промелькнули в беготне, в бесчисленных телефонных разговорах. На третий день настало время докладывать полковнику, и все трое явились к нему в кабинет.

– Ну, будем носиться как угорелые или пора признать себя побежденными? – начал Цветанов свои подковырки. – Что же, поверите, что Кандиларов улизнул в Турцию, и прекратите расследование? Поскольку, мол, искать пропавшего супруга уже не имеет смысла.

– Дело Кандиларова, товарищ полковник, не такое уж и простое, – огрызнулся Бурский.

– Разумеется, разумеется. Нашему брату проще получать денежки в день зарплаты… Несколько труднее предложить, к примеру, интересную версию.

– Хорошо, тогда выслушайте ее. Графологическая экспертиза установила, что на обеих открытках почерк один – Петко Кандиларова. Дактилоскопический анализ материала столь же категоричен: отпечатки пальцев на открытках – только Кандиларова и его жены. На первой, конечно, обнаружены и другие отпечатки: ведь она была послана без конверта.

Ага, намекаешь на то, что…

– Обойдемся без намеков. Традиционные графологические и дактилоскопические методы идентификации подтвердил электронно-вычислительный графоскоп. Экспертиза основывалась на достаточном исходном письменном материале, взятом из квартиры Кандиларова и из райсовета. Установлено также, что текст обеих открыток написан одной и той же авторучкой. Чернила западной марки «Бриллиантшварц», у нас в продаже таких нет:

– И трех дней не прошло, – невозмутимо сказал полковник, – а как много всего установил электронный графоскоп…

– Ну, кое-что придется устанавливать нам, а не графоскопу, – обидчиво возразил Бурский. – Первое: действительно ли был Кандиларов в географических пунктах, указанных на открытках. И действительно ли сам отправлял свои послания. И второй вопрос, независимо от ответа на первый: по своей воле Кандиларов писал и отправлял открытки или его принудили?

– Попробуй-ка принудь меня написать, чего мне не хочется!

– Да он ведь не полковник милиции, товарищ полковник. К тому же и неизвестно, какими средствами на него воздействовали.

– Или обманули! – вдруг вырвалось у Тодорчева.

– Вот именно. Совсем не обязательно насилие над волей, принуждение, проще прибегнуть к хитрости, обмануть, – согласился майор. – Но вернемся к первому вопросу: резонно ли предполагать, что кто-то хотел внушить супруге Кандиларова, а через нее, вероятно, и нам, что ее муж с шестнадцатого по тридцатое сентября находился в санатории шахтеров. Именно внушить, ибо мы-то бесспорно установили, что и духу его там не было. Почему бы не допустить, что и вторым посланием нас хотят ввести в заблуждение? Ведь если признать, что Кандиларов уже в Турции, то сама собой отпадет необходимость искать его в Болгарии.

– Хочешь сказать, что для нас разыграли спектакль? Мерси! Сначала попытайся ответить на такую реплику из зала: «Твоя версия построена на правиле „почерка преступника“, не так ли?» Мол, тот, кто действовал определенным способом, обязательно его повторит. Только ведь нет правил без исключений. Кто поручится, что наш случай – не исключение?

Бурский попытался было возразить, но полковник остановил его жестом.

– Потерпи! Этот твой гипотетический преступник, разве не обязан он был допустить, что как только мы обнаружим обман с первой открыткой, то наверняка поставим под сомнение и достоверность второй?

– Верно. Не будь первой, я бы не усомнился во второй.

– Вот так-то! И что из этого вытекает?

– Автор этих открыток, на мой взгляд, явно перестарался. Переборщил. Но вот почему?..

– Да, так почему? – торопил полковник.

– Не исключено, что просто по недомыслию, по собственной глупости. Вообще-то я избегаю оперировать версиями о глупом преступнике, слишком это опасно. Потому допускаю: трюк с открытками был кому-то необходим, чтобы оттянуть время, отдалить начало розыска. И следует признать, трюк удался, мы потеряли три с лишним недели. А сейчас, вполне возможно, трюкачу уже безразлично, если обман и раскроют. Ведь Кандиларов или в Турции, или… – Бурский развел руками.

– Что – или? Договаривайте.

– Не знаю. Но сложности предвижу немалые.

– Товарищ полковник, разрешите и мне, – попросил Шатев.

– Какие тут разрешения? Да мы все четверо только и ждем, когда нас посетит наконец умная, оригинальная мысль!

– В обеих открытках обращение к жене – «Милая Виргиния», – сказал Шатев. – А Кандиларова утверждает: иначе, как Джиной, муж ее не называл. Лично ее это больше всего и смутило. «Будто не он писал» – вот что она сказала. Давайте задумаемся. Может быть, муж хотел таким образом предостеречь свою жену, а?

– Вот это мысль! – воскликнул полковник Цветанов.

– Если судить по семантическому анализу… – начал было Бурский, но начальство его осадило:

– Не объясняй нам, пожалуйста, что такое семантика. Давай-ка послушаем капитана. Сдается, у него что-то дельное наклевывается.

– Я убежден, что это странное обращение – не случайность. Должно быть, в обоих случаях Кандиларов не смог прибегнуть к открытому тексту. Значит, нечто, – Шатев возвысил голос, – препятствовало ему изъясняться свободно. А может, некто?.. Тогда о каком препятствии конкретно может идти речь? О принуждении, например. Об угрозах. О насилии… И другая странность – подпись отправителя: «П. Христов».

– Что же здесь странного? – удивился полковник. – Любой болгарин в неофициальных письмах прибегает к краткой форме подписи.

– Но он всю жизнь подписывался не иначе, как Кандиларов! Хотя фамилия его и отдает церковным елеем,[1] раньше-то он ее не менял. Почему же теперь, в открытках, вместо Петко Кандиларова – какой-то П. Христов?

– Все-таки он из Турции пишет, – сказал Бурский. – Объявляет себя невозвращенцем.

– Ну и что? От турок он скрывается, что ли? – сказал полковник.

– А то, что «со вчерашнего дня» он в Стамбуле, но дату не уточняет, – гнул свое Бурский.

– Не хочет, чтобы установили, когда перешел границу.

– Намекает… да нет, прямо говорит: не намерен, мол, долго задерживаться в Турции, собирается в дальние края.

– Из Турции их обычно в Америку переправляют, а то и в Австралию, – проговорил полковник.

– Или, опять-таки, нас надувают. Вынуждают ничего не предпринимать, пока он не скроется черт знает куда, – продолжал размышлять Бурский. – Чтобы и не пытались разыскивать его в Турции.

– Что еще, капитан Шатев? – немного выждав, спросил Цветанов.

– Еще… Содержание стамбульской открытки кажется мне чересчур сухим. Все-таки любимая женщина, на двадцать пять лет моложе. Кандиларов порывает с ней, может быть, навсегда. А подпись – точно на пустяковой записочке: «Твой П.» Заметьте: в первой открытке все гораздо сердечнее: «Целую тебя. Твой Петко».

Шатев замолчал, и трудно было понять, исчерпал он аргументы или ждет поддержки своих коллег.

– Ну так вот, – сказал полковник, досадливо махнув рукой. Ничто меня не убеждает, что Кандиларов не пьет сейчас шербет на берегах Босфора. И если ни у кого нет более весомых аргументов, то мой вам совет, ребятки: распрощайтесь с пустыми домыслами. Пора передавать дело коллегам из госбезопасности. Оно их заинтересует гораздо больше, чем вас, да и возможностей у них побольше. Глядишь, узнают и где он обретается в Турции, и с кем снюхался, и что поделывает, и куда понесут его ветры эмиграции.

– Лично я не согласен, товарищ полковник, – заявил вдруг Бурский.

– С чем это не согласен? – поморщился полковник. – Что у госбезопасности больше возможностей?

Не очень-то он любил, когда ему перечили так решительно.

– Не согласен, что нужно у нас дело отнимать. Как бы не попасть впросак перед коллегами из госбезопасности.

– Не беспокойся за свою репутацию. Если кто и окажется в неловком положении, так только я… Приказываю: розыск прекратить. Пропавший человек найден. Или вам охота тянуть дело Кандиларова до тех пор, пока не выйдете на пенсию?