Джимбо Монэген диву давался, как порой бывают глупы умные люди. Если уж он понял причину почти всего сказанного и сделанного Марком за последние пять дней, что мешает понять это любому другому? Особенно если причина лежит на поверхности. Марк вернулся домой днем, прошел в маленькую ванную комнату на первом этаже пописать — и в ванне, полной тепловатой кроваво-красной воды, обнаружил обнаженный труп своей матери с полиэтиленовым пакетом на голове. Пакет изнутри запотел, скрывая лицо. Марк различал только ее нос и черный провал распахнутого рта. Через секунду на кафеле возле ванны он заметил окорочный нож, весь в крови. «Сперва я подумал, это какая-то жуткая ошибка, — рассказывал он Джимбо. — А потом вот сейчас выйду на кухню, затем вернусь в ванную — и ее там не будет».

Все это время сердце Марка будто не билось. Ему показалось, что он маячил на пороге немыслимо долго, не отводя взгляда от матери и пытаясь постичь хоть какой-то смысл того, что видит. Кровь стучала в ушах. Он сделал шаг вперед, и стали видны ее колени — бледные островки над красной водой.

В следующее мгновение Марк обнаружил себя стоящим в одиночестве посреди кухни — будто мощный порыв ветра вышиб его сюда. Через распахнутую дверь ванной он видел одну руку матери, свисавшую с бортика ванны. Он рассказывал Джимбо: «Я подошел к телефону на стене. Знаешь, я будто плыл под водой. Я даже не знал, кому буду звонить, но вроде бы набрал номер папиного рабочего телефона. Он велел мне позвонить девять-один-один и ждать его на дворе».

Так Марк и сделал. Позвонил 911, сообщил, что произошло, и вышел из дома ждать. Минут через пять почти одновременно прибыли «неотложка» и отец. Оцепенело застыв на крыльце, Марк вдруг прочувствовал тупую, ошеломляющую ясность, которую (как в тот момент подумалось ему), должно быть, испытывают призраки и умершие люди, наблюдая за действиями живых.

По мнению Джимбо, это был последний раз, когда Марк связно рассказывал о своих эмоциях. На следующий день он появился у черного хода дома Джимбо, и все его мысли занимал только один план. Было ощущение, что он вынашивал его неделями. Марк хотел забраться в дом на Мичиган-стрит, и его друг Джимбо обязан в этом участвовать. Возражения не принимались. Без Джимбо ему не управиться.

Марк сознался, что пытался сделать это самостоятельно, но столкнулся с чем-то непредвиденным Его тело будто бы взбунтовалось: дыхание перехватило, в глазах пелена... И про какие-то паутины наплел — брехня, одним словом! Но, будь с ним Джимбо, сказал Марк, ничего этого якобы не случилось бы и он бы спокойненько пробрался в дом А как только они вместе туда попадут, они осмотрят самую странную часть дома, о которой Марк раньше не говорил своему другу, — пристройку. Неужели Джимбо не интересно заглянуть в эту комнату?

— Ни капельки, если в ней сидит тот тип, — ответил Джимбо.

— Джимбо, да ты вспомни. Ты на все сто уверен, что видел его? Или это я вдолбил тебе в голову?

— Не знаю.

— Вообще-то плевать, — сказал Марк. — Потому что, если мы будем вдвоем, с нами ничего не случится.

— Что-то я тебя не пойму.

— Ты будешь прикрывать меня, я — тебя, — сказал Марк. — По-моему, в доме ничего особенного и нет, просто атмосфера в нем такая...

— Атмосфера, — повторил Джимбо. — Теперь я тебя совсем не понимаю.

— Ну, атмосфера заставляет тебя видеть всю эту муру. Из-за нее ты вырубился, из-за нее мне поплохело: всюду вдруг стала мерещиться паутина, она опутывала меня... Но это была не настоящая паутина, это была атмосфера, понимаешь?

— Ладно, — сказал Джимбо. — Может, видел, может, нет. Только с какой стати я должен переться туда опять?

— Потому что мне надо переться туда, — сказал Марк. — Этот дом убил маму.

— Да ла-а-адно, — негромко протянул Джимбо, пораженный мыслью: Марк чувствует свою вину, а сам не сознает этого.

Джимбо не мог заглянуть во все уголки души своего друга, но был абсолютно уверен, что Марк не говорил бы с таким напором, если б на следующий день после данного матери слова не нашел ее мертвой в ванне. Об этом Марк говорить бы не стал, потому что не смог бы. Взамен он без умолку трещал о своем идиотском плане. Джимбо решил не сдаваться и сопротивляться, сколько хватит сил, и в течение следующих дней Марк проверял его решимость так часто, что Джимбо стало казаться, будто его зовут в дом на Мичиган-стрит ежечасно.

Как-то раз на той жуткой неделе Джимбо услышал от своего отца, который, в свою очередь, слышал это от сменившегося с дежурства полицейского в баре «Дом Ко-Рек-Шана», что съемочная группа из Лос-Анджелеса будет сегодня рано утром на Джефферсон-стрит снимать боевик. Джимбо позвонил Марку, и друзья решили отправиться на автобусе в центр, в квартал, который был знаком им не так хорошо, как казалось. Они знали, что автобус номер четырнадцать провезет их мимо центральной библиотеки и музея округа, и решили, что без труда найдут Джефферсон-стрит где-то в центре к западу от реки Миллхэйвен. Там театры, книжные магазины, магазины готовой одежды и супермаркеты тянутся по всей Гранд-авеню до университета Лафайета, на запад от библиотеки и музея.

Друзья вышли из автобуса слишком рано и потеряли двадцать минут, шагая сначала на север, потом на восток, пока не справились о нужном направлении у паренька, похожего на выпускника средней школы, который, по мнению Джимбо, слишком заинтересовался Марком, — Марк, как правило, не замечал, что им любуются. Они прошли еще квартал вверх по Орсон-стрит и, выйдя на Соборную площадь и оглянувшись, заметили, что едва не миновали Джефферсон-стрит. Чтобы сократить путь, они пересекли площадь по диагонали. У Джимбо больно сжалось сердце — он вдруг подумал, что в начале этого лета они бы ни за что не отправились в такой длинный путь без скейтбордов; на этот раз им даже в голову не пришло взять с собой доски.

— Мы должны залезть в дом, — настаивал Марк. — Сам знаешь. И ты согласишься, я чувствую. Моя логика шаг за шагом пробивает твое сопротивление.

Они перешли Соборную площадь и свернули налево, на Джефферсон. В двух кварталах впереди, у отеля «Форцгеймер», толпилось много народу.

Марк прыгнул вперед и развернулся, пританцовывая.

— Не веришь моей железной логике? — Нацелившись кулаком в левую руку Джимбо, он два раза несильно ударил.

— Ладно, давай рассуждать. Есть пустой дом. А может, не совсем пустой.

— Пустой, — возразил Марк.

— Помолчи. Короче — дом, так? Долгое время ты его в упор не видел, а когда вдруг увидел, решил все свободное время убить на то, чтобы на него пялиться. Затем твоя мать берет с тебя слово оставить дом в покое. Ты сдрейфил, но все-таки решил в дом залезть и пошуровать там. А на следующий день ты узнаешь, что мать покончила с собой. И вот тогда у тебя едет крыша, ты лепишь, что во всем виноват дом и что тебе нужно попасть туда и обыскать сверху донизу.

— А что, по мне, так все вполне логично.

— А по мне — знаешь как?

— Как — великая идея?

— Нет, чувство вины.

Марк резко остановился и уставился на него.

— Да-да, вина, чистой воды. И ты не выдержал Ты во всем винишь себя.

Марк обвел взглядом уличные фонари, припаркованные машины, афиши на тротуаре перед домами на Джефферсон-стрит. Он был ошеломлен.

— Нет, похоже, никому меня не понять. Ни папаше, ни даже тебе. Только дядя, наверное, в состоянии — у него хоть воображение есть. Кстати, он сегодня приезжает. Может, уже приехал — Марк показал рукой на «Форцгеймер», не зная, что в этот момент я стоял у окна своего номера на четвертом этаже и смотрел на них. — Он обычно там останавливается, в «Форцгеймере». Номера-то там не дешевые. Для писателя он очень прилично зарабатывает.

(Довольно мило, но не совсем так.)

— А что, пошли зайдем к нему прямо сейчас, а? — предложил Марк. — Хочешь?

Джимбо отказался. Непредсказуемый взрослый чужак из Нью-Йорка мог все осложнить. Мальчишки зашагали дальше по улице, пока футах в пятидесяти от съемочной группы крепкий мужчина с длинной седой бородой, как у «ZZ Тор», и с биркой с именем на веревочке вокруг шеи не махнул им рукой, чтобы остановились.