— Вы помните, как пошли в первый класс?

— Родился я в октябре, поэтому в школу пошел, когда мне было уже почти восемь лет. У нас в семейном архиве сохранилась фотография: я в школьной форме еще старого образца, серой, очень похожей на военную, стою с цветочным горшком в руках. Почему-то не с букетом, а именно с горшком.

— Хотелось в школу?

— Нет, не особенно. Мне во дворе нравилось. Два двора были вместе соединены — колодец такой, — там вся наша жизнь и проходила. Мама иногда высунется из окна, крикнет: «Во дворе?» Во дворе. Вот и хорошо, главное, чтобы никуда не убежал, — не разрешали со двора без спросу уходить.

— И вы ни разу не ослушались?

— Когда мне было лет пять-шесть, я первый раз дошел до угла большой улицы.

Естественно, без разрешения. Это было 1 Мая. Я осмотрелся. Народ ходит, шум-гам, жизнь кипит. Я даже испугался немножко.

А когда уже стал постарше, мы с приятелями однажды зимой уехали за город, не сказав ничего родителям. Пропали, короче. Отправились в путешествие. На самом деле сели на электричку, куда-то заехали. Было холодно. Взяли спички. Кое-как развели костер. Есть нечего. Совсем замерзли. Сели на электричку, поехали назад.

Получили ремня. Больше у нас желания путешествовать не возникало.

— Перестали искать приключений?

— На время перестал. Особенно когда пошел в школу. С первого по восьмой класс я учился в 193-й школе, которая находилась в том же переулке, что и мой дом, минутах в семи ходьбы. Я всегда опаздывал на первый урок, поэтому даже зимой не успевал толком одеться. Вернее, так: одеться, добежать до школы, раздеться — все это требовало кучу времени. И чтобы его сэкономить, я не одевался, а пулей летел в школу без пальто — и сразу за парту.

— Впрочем, и сейчас, мы заметили, вы тоже не всегда пунктуальны.

— Но я стараюсь!

— А в школе вам понравилось?

— Какое-то время нравилось. Пока удавалось оставаться, что называется, неформальным лидером. Школа рядом с моим двором. Двор был надежным тылом, и это помогало.

— Вас слушались?

— Я не стремился командовать. Важнее было сохранить независимость. А если сравнивать со взрослой жизнью, то роль, которую я тогда играл, была похожа на роль судебной власти, а не исполнительной.

Пока это удавалось — нравилось.

Потом стало ясно, что дворовых навыков недостаточно, — и начал заниматься спортом. Но и этого ресурса для поддержания своего, так сказать, статуса хватило не надолго. Нужно было еще и учиться хорошо. До шестого класса я, честно говоря, учился через пень-колоду.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА ГУРЕВИЧ:

Мы познакомились, когда Володя еще был в четвертом классе. Их учительница, Тамара Павловна Чижова, попросила меня: «Вера Дмитриевна, возьмите мой класс.

Ребята неплохие».

Я походила к ним на уроки. Кроме того, организовала кружок немецкого языка.

Интересно было посмотреть, кто придет. Пришли человек 10–12. Тамара Павловна потом спрашивает: «Ну, кто был?» Я ей рассказываю: Наташа Солдатова, Володя Путин… Она удивилась: «И Володя? На него не похоже». А он с очень большим интересом сидел на занятиях.

Она говорит: «Ну подожди, он тебе еще покажет». «Почему?» Она ответила, что он слишком шустрый, неорганизованный. Он даже пионером не был. Обычно в третьем классе принимали. А его именно потому, что он такой резвый был, и не приняли.

Одни классы учили английский, другие — немецкий. Английский уже был больше в моде, чем немецкий, и английских классов было больше. Володя попал ко мне. В 5-м классе он еще не очень проявлял себя, но я чувствовала, что в нем есть потенциал, энергия, характер. Я увидела большой интерес к языку, он легко схватывал. У него была очень хорошая память, гибкий ум.

Я подумала: из этого мальчишки выйдет толк. Решила уделять ему больше внимания, не давать возможности с дворовыми мальчишками общаться. У него были во дворе друзья, два брата Ковшовы, и вот он с ними лазил, прыгал по крышам гаражей, сараев. Володиному отцу это очень не нравилось. Папа у него был крутого нрава.

Но так нам и не удалось Володю от этих Ковшовых отучить.

Отец был очень серьезный, внушительный, вид сердитый. Я когда в первый раз к ним пришла, то даже испугалась — какой, думаю, строгий человек. А потом оказалось, что в душе очень добрый. Но никаких поцелуйчиков. У них вообще в доме не было сюсюканья.

Вот я к ним тогда пришла и говорю отцу: «Сын-то ваш не занимается в полную силу». А он: «Ну что же делать? Убить, что ли?» Я говорю: «Надо с ним побеседовать. Давайте им займемся вместе — вы дома, а я в школе. Он может учиться без троек, схватывает все на лету». В общем, договорились. Но повлиять на него особо не смогли.

Володя резко изменился сам уже в шестом классе. Он, видимо, поставил себе эту цель; наверное, понял, что надо в жизни чего-то добиваться. Начал учиться без троек, и это ему легко давалось.

Тогда же его наконец приняли в пионеры. Это было в Саблине. Торжественно. Мы пошли на экскурсию в домик Ленина. Около домика и принимали. И сразу после этого он стал председателем совета отряда.

— Что же, вас даже в пионеры только в шестом классе приняли? Неужели до тех пор все было так плохо?

— Конечно, я же хулиган был, а не пионер.

— Кокетничаете?

— Обижаете. Я на самом деле был шпаной.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА ГУРЕВИЧ:

Большинство ребят тогда увлекались танцами. Вечера бывали в школе, у нас был клуб «Кристалл», мы там спектакль поставили… Но Володя во всем этом не любил принимать участие. Папа очень хотел, чтобы он играл на баяне, и заставлял его в начальных классах ходить заниматься. Но сам Володя не хотел. Зато на гитаре тренькал с удовольствием. Высоцкого в основном пели, все песни из «Вертикали», про звезды, про Сережку с Малой Бронной.

А вообще он не очень любил компании. Он предпочитал спорт.

Борьбой стал заниматься, чтобы уметь постоять за себя. Занимался где-то у Финляндского вокзала. Четыре раза в неделю ходил, и добился неплохих успехов.

Любил это свое самбо. И в соревнованиях стал принимать участие — они часто выезжали в другие города.

Спортом я начал заниматься лет в десять-одиннадцать. Как только стало ясно, что одного драчливого характера не хватает, чтобы быть первым во дворе и в школе, я решил пойти в секцию бокса. Но долго там не продержался: мне очень быстро сломали нос. Боль была страшная — невозможно было дотронуться до кончика носа.

Но к врачу я не пошел, хотя вокруг говорили, что надо операцию делать. Я спросил: «Зачем? Так срастется». Действительно, срослось. Но охота заниматься боксом у меня после этого пропала.

И тогда я решил заниматься самбо. Борьба в то время вообще была популярна. Я пришел в секцию недалеко от дома и начал заниматься. Это был простенький зал, принадлежавший спортивному обществу «Труд». Там у меня был очень хороший тренер — Анатолий Семенович Рахлин. Он всю жизнь отдал своему делу, до сих пор тренирует девчонок и мальчишек.

Тренер сыграл в моей жизни, наверное, решающую роль. Если бы спортом не стал заниматься, неизвестно, как бы все дальше сложилось. Это Анатолий Семенович меня на самом деле из двора вытащил. Ведь обстановка там была, надо честно сказать, не очень.

И вот сначала я занимался самбо, а потом уже пошло дзюдо. Тренер принял решение, что теперь будет дзюдо, и вся наша группа тогда сменила вид борьбы.

Дзюдо — это ведь не просто спорт, это философия. Это уважение к старшим, к противнику, там нет слабых. В дзюдо все, начиная от ритуала и заканчивая какими-то мелочами, несет в себе воспитательный момент. Вот вышли на ковер, поклонились друг другу… А могли и по-другому — вместо «поклонились» сразу противнику в лоб дать.

С теми людьми, с которыми я занимался тогда, до сих пор дружу.