— Варька! — закричал Генрих.

— Прошка, нашатырь! — скомандовал Марк. — В ванной, в аптечке! Леша, принеси воды! —А сам подскочил ко мне и легонько тряхнул за плечи. — Нагнись, слышишь?

Но я вместо этого вскочила и, опередив всех, опрометью вылетела из гостиной. Ворвалась в спальню, рывком отодвинула письменный стол. За ним стояли холсты на подрамниках, доски, картон… Мои картины… Картины, которые я не показывала ни единой живой душе. Я торопливо перебрала их. Нету! «Пир во время чумы» с Вальсингамом-автопортретом исчез.

Я поставила картины на место, придвинула стол и промаршировала в гостиную.

— Как его убили?! Надеюсь, он долго мучился? Я бы выпустила ему кишки и прижгла бы их каленым железом!

— Варька, что ты говоришь! — ужаснулся Генрих. — Не слушайте ее, пожалуйста, она не в себе…

Куприянов посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом и тихо спросил:

— Как вы провели вечер первого августа и ночь с первого на второе?

Глава 5 

В комнате воцарилась тишина. Я медленно опустилась на стул.

— У меня нет алиби. С первого августа и по вчерашний день я безвылазно торчала здесь. Одна. И специально попросила всех, кого можно, мне не звонить. У меня была очень срочная работа. — Я объяснила все про сентябрьскую книжную ярмарку и нашу поездку на Соловки, перенесенную с августа на июль. — Несколько раз мне все-таки звонили — из издательства, но только днем. А вечерами… Нет, вечерами никто не звонил.

— Вы не можете всерьез ее подозревать! — не утерпел Прошка. — Неужели не ясно, что Варвара ничего не знала? Я имею в виду, что у нее свистнули картину. Я правильно понял, Варька, — этот Анненский спер твою картину? Так вот, вы же сами видели: ее чуть кондрашка не хватила, когда она увидела фотографию!

— Это ничего не доказывает, Прошка, — сказала я слабо. — Я могла просто испугаться, узнав, что картину обнаружили у Анненского. Испугаться, что она выдает мою причастность к убийству.

— А то ты раньше не знала, что она у него! Чего же тогда убивала?

— Прошка, думай, что говоришь! — одернул его Генрих. — Варька ничего не знала и никого не убивала.

— А я что говорю? Если она убила, то только из-за картины, правильно? Других-то мотивов нет! А если она убила из-за картины, то, ясное дело, знала, что ее спер этот тип. И чего ей тогда грохаться в обморок? Понятно же, что картину рано или поздно у него найдут!

— Я не грохалась в обморок! — возмутилась я. — И вообще, Марк, куда ты смотришь? Этот защитничек меня сейчас окончательно утопит, а ты и в ус не дуешь! Кто обещал выкинуть его в окно, если он снова откроет рот?

— Ну и пожалуйста! — разобиделся Прошка. — Больше ни слова не скажу, даже когда на тебе наручники защелкнут.

— Твоими стараниями, — буркнула я.

— Варька, но у тебя же есть алиби! — вмешался Генрих. — В издательстве ведь подтвердят, что ты сделала эти макеты всего за три дня? Как я понимаю, за меньший срок их сделать физически невозможно. Значит, у тебя не было времени заниматься убийствами.

— А что, убийств было несколько? — подал голос Прошка, тут же забыв о своем обещании. — При нас говорили только про Анненского. Варька, ты еще кого-то порешила?

— Заткнись! — рявкнул Марк.

— В издательстве, конечно, подтвердят, — ответила я Генриху. — Но они не смогут поклясться, что я не изготовила какой-нибудь макет заранее, чтобы иметь алиби.

— О чем ты говоришь? Если кто-то заранее заботится об алиби, значит, убийство предумышленное. Но никто не станет замышлять убийство из-за того, что у него украли картину!

— Да? — скептически хмыкнул Прошка. — Думаешь, Варвара пошутила насчет выпущенных кишок и каленого железа?

Марк, ни слова не говоря, встал, выдернул Прошку из кресла и, не обращая внимания на его вопли, потащил на кухню. Добросердечный Генрих, которого подобные сцены неизменно огорчали, на сей раз проигнорировал инцидент.

— Вы ведь понимаете, о чем я, правда? Если у человека украли вещь, пускай даже очень ценную, и он знает вора, ему нет резона замышлять убийство. Он пишет заявление в милицию или нанимает крутых парней, или… уж не знаю что. Но какой смысл убивать? Тем более, что в нашем случае картина осталась у вора.

— Если цель жертвы воровства — вернуть краденое, то вы правы. Но в нашем случае, судя по реакции Варвары Андреевны, цель могла быть совсем иной. Покарать мерзавца, осквернившего святыню. Я прав, Варвара Андреевна?

— Нет. При чем здесь святыня? Представьте себе, Сергей Дмитриевич, что вы ведете дневник, в который записываете самое сокровенное. Вам становится дурно от одной мысли, что его кто-то прочтет. И вот к вам заявляется бесцеремонный тип — совершенно вам посторонний — роется в ваших вещах, находит дневник, а потом крадет его и публикует. Это не осквернение святыни, а просто чудовищная низость.

— Но ведь картина — не дневник.

Я посмотрела на него с жалостью.

— Вы ее видели? Я имею в виду саму картину, не фотографию? Нет? Тогда поговорите с теми, кто видел, вам объяснят. Только не забудьте сказать, что Вальсингам — это автопортрет. Да я скорее согласилась бы сняться в самом разнузданном порнофильме, чем выставить «Пир» на обозрение! Кстати, я могу его забрать? Я понимаю, вы считаете, что картина — возможная улика, но я напишу расписку… И у вас все равно останется фотография.

Куприянов вернул мне жалостливый взгляд.

— Боюсь, до окончания следствия это невозможно.

— Почему? На ней пятна крови? Анненский прижимал ее к израненной груди? Или она послужила орудием убийства? Кстати, как его все-таки убили? Или вы еще надеетесь поймать меня на знании деталей, которые мне знать не положено?

Капитан вздохнул.

— Не надеюсь. Вы либо невиновны, либо настолько виртуозная лгунья, что у меня нет шансов вас подловить. Так и быть, скажу. Только давайте сначала закончим. Значит, в последний раз вы видели Анненского в мае?

— Да. Где-то в середине месяца. О точной дате можно справиться в банке, я в тот же день подписывала у них бумажки. Банк «Меркурий». Это на Садовом кольце, в районе «Краснопресненской». Адреса не помню — Анненский сам меня туда отвез.

Куприянов достал блокнот и что-то в нем начертал.

— А потом вы поехали в ресторан. В какой?

Я сосредоточенно нахмурилась.

— Что-то такое, связанное с березами… Точно, «Березовая роща». Заведение типа «трактир».

— В ресторане вы поссорились?

— Поссорились?! Вовсе нет! Анненский расписывал радужные перспективы, которые ждут меня, если я соглашусь на выставку, а я просто говорила «нет».

— И он не рассердился?

— Если и рассердился, то мне этого не показал. Юристы, как правило, умеют держать себя в руках.

— Он сам отвез вас домой?

— Хотел, но я отказалась. Под предлогом того, что он выпил. На самом деле я от него просто устала. Перед рестораном дежурило такси, я уехала на нем.

— Анненский не пытался на прощание договориться с вами о новой встрече?

— Пытался. Я опять-таки сказала «нет».

— Так и сказали? Ничего не объясняя?

— А почему, собственно, я должна была что-то объяснять? Вам не кажется нелепым, что мужчина, пытающийся назначить даме свидание и получающий отказ, всегда рвется выяснить причину? Заметьте, никому и в голову не приходит выяснять, например, почему дама отказывается от предложенной сигареты или чашки кофе. «Хотите кофе?» — «Спасибо, нет.» — «А почему?» Дурацкий вопрос, не правда ли?

— Анненский тоже пытался выяснить причину?

— Да. Вместо ответа я просто посмотрела на него. Вот так.

Куприянов усмехнулся. Впервые на моей памяти.

— Да, впечатляет. Но почему вы согласились поехать с ним в ресторан? Ведь, насколько я понял, вы прониклись к нему неприязнью с первой же встречи.

— Он меня просто уболтал. Знаете, такой неиссякаемый фонтан восторгов, восклицаний, комплиментов… Я и слова не успела вставить, а он уже извлекал меня из машины у этого заведения. К тому же я была голодна.

— Значит, он непрерывно говорил. А о себе ничего не рассказывал? Не плакался в жилетку? Не упоминал о каких-нибудь неприятностях?