Я решил не поднимать вопрос о манерах Хэнка и случае с холодной водой. Я знал, что, если расскажу об этом отцу или Паппи, состоится серьезная беседа с мистером Спруилом. Мексиканцы знали свое место, да и люди с гор тоже должны были знать свое. Они не должны ничего требовать у нас и не имеют права отдавать приказания ни мне, ни кому-либо еще.

У Хэнка была такая толстая шея, какой я раньше никогда не видел. Руки и ладони у него тоже были огромные, но что меня пугало больше всего, так это его глаза. Сначала мне показалось, что они у него всегда пустые и тупые, но, когда он рявкнул, чтобы я принес ему холодной воды, они сузились и из них прямо-таки поперла злоба.

Не хотелось мне, чтобы этот Хэнк на меня разозлился, не желал я и чтобы отец с ним сталкивался. Отец мог осадить любого, кроме разве что Паппи, который хоть и был старше, но, когда необходимо, мог выступить крайне язвительно. Я решил пока забыть об этом инциденте. Но если такое произойдет еще раз, у меня не будет другого выхода, кроме как рассказать обо всем маме.

В четвертом иннинге «Пайретс» взяли два очка, в первую очередь потому, что, по мнению Паппи, Эдди Стэнки не заменял питчеров, когда это нужно было сделать. Потом они заработали еще три очка в пятом иннинге, и Паппи настолько расстроился, что ушел спать.

К седьмому иннингу жара спала настолько, что можно было попробовать заснуть. Бобы и горох уже все были очищены. Спруилы убрались и утихомирились. Все мы здорово выдохлись за день, а «Кардиналз» все равно ничего уже не светило. Так что можно было спокойно плюнуть на этот матч.

Когда мама засунула меня в постель и мы прочитали вечернюю молитву, я тут же спихнул с себя простыню, чтобы легче было дышать. Я лежал и слушал скрипучий хор сверчков, перекликавшихся через поле. Летом они каждый вечер пели нам свои серенады, если не было дождя. Потом издали донесся чей-то голос - кто-то из Спруилов еще бродил возле грузовика, вероятно, это Хэнк возился в вещах в поисках еще одной галеты.

В общей комнате на окне у нас стоял большой вентилятор. Теоретически он должен был высасывать из всего дома горячий воздух и выгонять его на задний двор. На самом же деле пользы от него было мало - какая-нибудь из дверей неизменно закрывалась или даже захлопывалась потоком воздуха, перекрывая воздуху проход, и оставалось только валяться в собственном поту и ждать, пока заснешь. Иногда ветер с улицы задувал прямо в этот вентилятор и горячий воздух скапливался в общей комнате, а потом растекался по всему дому, угрожая нам удушьем. Вентилятор часто ломался - но это было одно из самых любимых приобретений Паппи, и он им неимоверно гордился. А нам было хорошо известно, что только в двух из всех семей прихожан нашей церкви имеется такая роскошь.

В ту ночь вентилятор случайно работал.

Лежа в постели Рики и слушая сверчков, радуясь малейшим шевелениям вязкого жаркого воздуха, овевавшим тело при своем продвижении в сторону общей комнаты, я перенесся мыслями в Корею, которую вообще-то совсем не желал увидеть. Отец о войне никогда ничего мне не рассказывал. Ни одним намеком не упоминал. Конечно, были разговоры о славных приключениях отца Паппи и его победах в Гражданскую войну, но когда дело доходило до войн нынешнего столетия, от отца не много можно было услышать. А я хотел знать, скольких врагов он застрелил. И сколько битв выиграл. Я хотел увидеть его боевые шрамы. И задать ему тысячи вопросов.

– Никогда ничего не спрашивай о войне, - не раз предупреждала меня мама. - Слишком страшная это штука.

И вот теперь Рики был в Корее. Шел снег, когда он в феврале уезжал от нас, - это было на третий день после его девятнадцатилетия. В Корее тоже было холодно. Это я узнал из передачи по радио. Мне-то здесь, в его постели, было тепло и безопасно, а он сейчас сидел в траншее и стрелял, и в него тоже стреляли.

Что будет, если он не вернется?

Этим вопросом я мучился каждый вечер. Я думал о том, что он погибнет, и начинал плакать. Мне не нужна была его постель. Мне не нужна была его комната. Я хотел, чтобы Рики вернулся домой, чтобы мы опять играли в бейсбол, обегали базы на нашем переднем дворе, бросали мяч в стену амбара и вместе удили рыбу в Сент-Франсис-Ривер. Для меня он был скорее старшим братом, чем дядей.

А ребят там убивали, очень многих. Мы молились за них в церкви. В школе все время шли разговоры о войне. В данное время Рики был единственным из всего Блэк-Оука, кто попал в Корею, и это окружало нас, Чандлеров, каким-то странным почетом и уважением, на которое лично мне было наплевать.

– Письма от Рики были? - это был самый обычный вопрос, которым нас встречали всякий раз, когда мы появлялись в городе.

Были или не были, значения не имело. Наши соседи просто пытались выглядеть заботливыми и сочувствующими. Отец всегда отвечал вполне вежливо, а Бабка и мама даже задерживались на несколько минут - поговорить о его последнем письме.

А я всегда отвечал одно и то же:

– Ага, были. Он скоро вернется.

Сразу после завтрака я спустился вслед за Бабкой с крыльца, и мы пошли через передний двор. Она двигалась очень целенаправленно, прямо-таки Доктор Бабка, совершающая ранний утренний обход и страшно довольная тем, что в ее полном распоряжении оказался настоящий, действительно больной пациент.

Спруилы сгрудились возле своего импровизированного стола и быстро поглощали пищу. Ленивый взгляд Трота немедленно оживился, когда Бабка произнесла «Доброе утро» и направилась прямо к нему.

– Ну, как Трот? - спросила она.

– Гораздо лучше, - сказала миссис Спруил.

– Да просто отлично, - сказал мистер Спруил.

Бабка пощупала Троту лоб.

– Температура была? - спросила она.

Трот отчаянно замотал головой. Конечно, вчера ведь никакой температуры не было, откуда ей взяться сегодня?

– Голова не болит?

Трот явно не очень-то знал, что это такое, равно как и остальные Спруилы. Думаю, что он всегда, всю свою жизнь, был больной на голову…

Тут мистер Спруил сам занялся Тротом, вытерев ему рукой рот и смахнув каплю сладкого сорго с губы.

– Мы думаем взять его с собой в поле. Усадим в тени, под прицепом.

– Если натянет облака, он тоже сможет собирать хлопок, - добавила миссис Спруил. Было ясно, что Спруилы уже все решили насчет Трота.

Черт бы вас всех побрал, подумал я.

Рики в свое время научил меня нескольким ругательствам. Обычно я практиковался в их применении в лесу, возле реки, а потом молился, прося отпущения грехов.

А я-то уже предвкушал еще один день безделья во дворе в тени деревьев, присматривая за Тротом, играя в бейсбол и вообще наслаждаясь жизнью.

– Может быть, - сказала Бабка, раздвигая Троту веки большим и указательным пальцами и изучая его широко раскрытый глаз. Трот испуганно косился на нее вторым глазом. - Ну ладно, я все равно буду поблизости, - сказала Бабка, явно разочарованная.

За завтраком я слышал, как она сказала маме, что, по ее мнению, самым лучшим лекарством в данном случае будет хорошая порция касторового масла с лимоном и отваром какого-то черного растения, которое она выращивала на подоконнике. Я даже жевать перестал, когда это услышал. Это было ее старое средство на самый крайний случай, она его и на мне несколько раз пробовала. Это было почище любой хирургической операции! Все мои болячки тут же как рукой снимало, когда эта отрава прожигала меня всего, с головы до пальцев ног, продолжая жечь и после этого.

Однажды она приготовила такое «верное средство» для Пап-пи, когда у того был запор. И он два дня не вылезал из сортира, неспособный ни к каким работам. Он все время просил воды, и я мотался взад-вперед, таская ему эту воду в кувшине. И думал, что он ее убьет, когда выйдет. И когда он наконец вышел - бледный и даже несколько похудевший, - то тут же решительно направился к дому, такой злющий, каким его никто никогда не видел. Родители немедленно запихали меня в пикап, и мы уехали подальше на целый день.